Свечин А.А. Эволюция военного искусства

Россия в середине XIX века. Большая часть Западной Европы в борьбе с Наполеоном I была вынуждена усвоить завоевания французской буржуазной революции; феодальные пережитки в значительной степени оказались на Западе уничтоженными. Россия начала XIX века выдержала находившиеся на излете удары Наполеона и вышла победительницей. Победы в Отечественной войне, увенчавшиеся занятием Парижа в 1814 году, явились прежде всего торжеством феодального строя России, стабилизировали власть верхов дворянства и преградили дорогу реформам. Старый порядок в России, отразивший натиск французской революции и наполеоновской эпопеи, оказался в силах подавить и революционное движение изнутри; русский либерализм, представленный декабристами, потерпел полное поражение. Россия Николая I составила оплот европейской реакции. Последним выступлением России в роли европейского жандарма явилось содействие Австрии в 1849 г. в вооруженном подавлении венгерской революции.
Блеск внешних дипломатических успехов России таил под собой глухую ненависть широких кругов населения Европы к реакционным проявлениям русского самодержавия; да и европейские правительства тяготились гегемонией России; даже наиболее обязанные Николаю I Пруссия и Австрия готовы были огрызнуться против русской опеки.
Экономическими успехами мы похвастаться не могли. Каменный уголь еще не явился в России на смену рабского труда. Крепостной строй отношений, с его расточительным использованием человеческого труда, подавлением критики и гласности, судебным и административным произволом, не позволял России поспевать за общим развитием мировой экономики. Роль России в мировой торговле упала за первые пятьдесят лет XIX века с 3% до 1%.
Благодаря дешевому крепостному труду на наших заводах и фабриках, в XVIII веке в нашем экспорте изделия промышленности занимали крупное место, до 20% всей его ценности. К середине XIX столетия стоимость изделий в нашем вывозе представляет не свыше 3%. В течение ХVШ века Россия занимала первое в мире место по чугуну. Но уже в 1770 году был открыт способ выплавки чугуна на каменном угле. В течение первой половины XIX века, оставаясь на древесном угле, мы расширяли наше производство чугуна, сравнительно с цифрами 1800 года, ежегодно в среднем на 0,8%, а Англия — на 50%; естественно, что последняя, значительно уступавшая нам раньше, теперь обогнала нас в 14 раз. Мы являлись в XVIII веке мировым поставщиком материи для парусов; каменный уголь бил нас и на этом фронте, сокращая потребность в парусах с переходом к паровому флоту. Американский хлопок вытеснял наш лен; все предпочитали дешевый ситец грубому русскому полотну, и вывоз последнего за 50 лет сократился на 43%; соответственно пал и вывоз пеньки. Новые технические изобретения и возможности обращались против нас.
Не только крестьяне, но и помещики в огромной степени жили продуктами натурального хозяйства. Товарное производство было крайне ограничено. Емкость внутренних рынков была очень скромна. Обеспеченная таможенным барьером, работавшая на внутренний рынок промышленность делала некоторые успехи — преимущественно количественные, а не качественные, так как дешевизна рабочих рук, на дешевом хлебе, задерживала переход к более рациональным формам производства.
От разорения Наполеоновских войн Россия поправлялась медленно. Еще в тридцатых годах Смоленск стоял в развалинах. Железнодорожное строительство развивалось крайне слабо; кроме недостаточного развития промышленности и торговли, в этом повинно и министерство путей сообщения, занявшее враждебную проведению железных дорог позицию.
До 1834 г. телеграфа в России не было. Затем был устроен оптический телеграф Кронштадт — Петербург и Варшава — Петербург. К проведению первого электрического телеграфа было приступлено только в 1853 году, почти с началом Восточной войны.
Николаевская армия. Наполеоновские войны потребовали в общей сложности от русского крестьянства двух миллионов рекрут — четвертую часть его мужской рабочей силы.
Войны, которые затем вела Россия, требовали от нее лишь частичного напряжения сил. Крупнейшие из них — борьба с турками в 1828 — 29 гг. и борьба с поляками в 1831 г.; первая потребовала развертывания 200 тыс. человек, вторая — 170 тыс.; в обоих случаях эти цифры были достигнуты не сразу, что вызвало некоторые заминки в ходе военных действий.
Русский государственный бюджет давал хронический дефицит. Приступ в сороковых годах к вывозу хлеба в Англию позволил ему вырасти за десятилетие перед Восточной войной на 40%, что, однако, дефицита не устранило. Военный бюджет продолжал колебаться около одной и той же цифры — 70 млн. В списках же армии состояло в среднем 1230 000 человек и свыше 100 тыс. лошадей (не считая лошадей казачьих частей). На каждого солдата армии, считая все расходы по управлению и снабжению военного министерства, приходилось около 57 рублей в год{3}. Николаевская армия превосходила Красную армию по численности в 2 раза, а бюджет ее был меньше в 9 раз. И при низкой технике, и при дешевых ценах на хлеб того времени это был нищенский бюджет. Если кое-как удавалось сводить концы с концами, то лишь потому, что армия Николая I жила отчасти натуральным хозяйством; на населении лежала квартирная повинность, подводная повинность, повинность отопления и освещения воинских квартир и зданий, повинность отвода пастбищ и лагерных помещений; расходы по призыву ложились на общины, поставлявшие рекрутов; фабрики и заводы военного ведомства пользовались крепостным трудом; конница довольствовалась военными поселениями; иногда обыватели, по которым были расквартированы войска, выражали желание дарить солдатам продовольствие, и тогда казенный провиант шел на усиление хозяйственных сумм части; имелись доходы с казачьих земель и военных поселений и т. д. Укрепления Малахова кургана, составлявшего часть Севастопольской крепости, были возведены за счет севастопольского купечества...
Однако, в XIX веке эти натуральные доходы военного ведомства постепенно умалялись. Если раньше транспорт военному ведомству ничего не стоил, то затем была введена оплата крестьянской подводы 10 коп. в сутки, а в 1851 г. введена контромарка, ценой в 75 коп. за одноконную подводу. Попытка Аракчеева, путем организации в широком размере военных поселений, перевести армию на натуральное хозяйство и использовать ее, как трудовую силу, шла вразрез с развитием капиталистической экономики и не удалась в корне. Военные поселения обанкротились во всех отношениях; в момент польского революционного движения в 1831 г. в них вспыхнул “холерный” бунт, после чего идея обратить солдата на время мира в землепашца отпала, и поселенные солдаты обратились в простых крестьян; военное ведомство являлось их помещиком, и обязывало поселенцев продовольствовать квартировавшие в военных поселениях войска.
Учитывая все плюсы натурального хозяйства, мы все же должны признать материальное обеспечение николаевской армии нищенским; особенно следует иметь в виду, что за счет этого жалкого военного бюджета воздвигались большие казармы, вооружались огромные крепости, и в мирное время уже накапливались потребные для сокрушительного удара громоздкие запасы военного снабжения, так как на мобилизацию военной промышленности, работавшей крепостным трудом, рассчитывать было невозможно.
Комплектование. Привилегированные сословия и некоторые национальности, освобожденные от рекрутской повинности, составляли свыше 20 % населения. Для некоторых других национальностей (напр. башкирской) военная повинность была заменена особым денежным налогом. В годы мира набор рекрут достигал, в среднем, 80 тыс. человек. Возраст рекрут должен был быть между 21 и 30 годами. Из семи крестьян, достигавших призывного возраста, на военную службу, в среднем, попадал один; так как срок военной службы достигал 25 лет, то одна седьмая мужского крестьянского населения безвозвратно пропадала для мирного труда и гражданской жизни. Остальные 6/7 не получали никакой военной подготовки. Целый ряд случайных причин делали рекрутскую повинность весьма неравномерной. В то время, когда одни губернии сдавали с 1000 душ 26 рекрут, другие губернии сдавали только 7. Чтобы реже беспокоить население глубоко волновавшими его рекрутскими наборами, Россия была разделена на восточную и западную половины, поставлявшие, чередуясь, всю годовую потребность в рекрутах. Не личный, а общинный характер рекрутской повинности влиял на ухудшение качеств набора. Громадное большинство рекрут было неграмотное.
Набор рекрут происходил в устрашающей обстановке и сопровождался злоупотреблениями. Принятым рекрутам, для затруднения побега, брились лбы или затылки, как каторжникам; на каждого взятого рекрута брался еще один подставной, т. е. заместитель на случай побега рекрута или браковки его военным начальством; рекруты и подставные отправлялись с таким же конвоем, как арестанты. Принятие на военную службу освобождало рекрута от крепостной зависимости помещику; но он только менял хозяина и становился со всем своим потомством собственностью военного ведомства. Состоя на военной службе, он мог жениться и военное ведомство даже поощряло солдатские браки, так как сыновья от этих батраков — кантонисты{5} — являлись достоянием военного ведомства. Только один из сыновей солдата, убитого или искалеченного на [16] войне, освобождался от зависимости военному ведомству; в эпоху Восточной войны военное ведомство имело до 378 тыс. кантонистов; из них 36 тыс. находились в различных военных школах, подготавливавших квалифицированных работников — фельдшеров, коновалов, музыкантов, оружейников, пиротехников, топографов, военно-судебных чиновников, десятников, писарей, телеграфистов; главная масса кантонистов сосредоточивалась в военных поселениях; до 10% всего набора покрывалось этой солдатской кастой.
Несмотря на то, что рекрутская невинность охватывала только беднейшие податные классы населения, ввиду ее тяжести, до 15% рекрут откупалось от воинской повинности путем выставления заместителей или покупки рекрутских квитанций; цена такой квитанции была довольно значительна{6}; заместители — выбившиеся из колеи люди или старые бесприютные солдаты, уволенные в бессрочный отпуск, ухудшали комплектование и затрудняли накопление обученного запаса.
В 1834 г. решено было принять меры к накоплению в населении запаса военно-обученных, для чего увольнять солдат после 20 (впоследствии 15 и даже 13) лет в бессрочный отпуск. Сверх того, для сбережения средств военного ведомства, в подражание прусским фрейвахтерам XVIII века, были установлены временные, годовые отпуска, в которые военное ведомство, в зависимости от наличности войск, могло увольнять солдат, прослуживших 8 лет на действительной службе. Результат этих мероприятий, однако, оказался ничтожным: к началу Восточной войны военное ведомство располагало обученным запасом только в 212 тыс. человек, большинство коих, по возрасту и здоровью, едва ли было пригодно для войны. Основная причина неуспешности накопления запаса заключалась в отвратительном санитарном состоянии армии; при приеме рекрут главное внимание обращалось не на, здоровье, а на рост рекрута (не ниже 2 аршин 3? вершков); на службе солдат получал явно недостаточное продовольствие: мясо полагалось не всем нижним чинам (напр. денщики его вовсе не получали), и только по расчету ? фунта два раза в неделю; чай и сахар вовсе [17] не выдавались; отпускаемый провиант не всегда доходил до солдата; при довольствии — даровом — от местных жителей оно становилось вообще произвольным; одежда солдата была совершенно нерациональной{7}; медицинская часть находилась в отвратительном состоянии; строевые занятия были изнурительны, особенно в столицах, которые давали наибольшую смертность. В результате, средняя смертность с 1826 г. до 1858 г. превышала 4% в год. Если мы выбросим ужасный холерный год 1831 г., когда мы в боях с поляками потеряли 7122 убитыми, а численность нашей армии понизилась на 96 тыс., главным образом от холеры, смертность 1855 года — разгара Восточной войны, когда от болезней умерло 95 тыс., и все другие годы войн, то все же средняя смертность в мирные годы будет равняться 3,5 %{8}. Две трети призываемых рекрут умирали на службе. Если мы прибавили к этому 0,6% годовой потери от дезертирства, и досрочную инвалидность части солдат, то окажется, что армия требовала каждый год пополнения свыше 10% своего состава; фактически, николаевский солдат служил 10 лет, после которых уходил не в запас, а в тираж погашения. В николаевской армии не было ни того сдерживающего начала, которое вносит в вербованные армии дороговизна вербовки, ни того бережливого отношения к солдату, которое является естественным следствием общей, распространяющейся на все классы воинской повинности; в результате “здесь человека берегут, как на турецкой перестрелке, насилу щей пустых дадут”...
Отсутствие каких-либо импульсов, тяжелая, скучная, бесконечная в своем однообразии караульная служба, изнуряющее топтание на месте строевых учений, при плохой пище и одежде, создавали физически слабую армию. На калишских маневрах 1839 г., произведенных совместно с пруссаками, среди старослужащих наших полков появились [18] отсталые, тогда как прусская молодежь двухлетней службы держалась еще бодро. В 1854 г., при первом столкновении союзников с русской армией, французов поразили бледные лица русских солдат. Служба мирного времени русского солдата являлась каторгой, поскольку в глухой провинции не отдалялась от военных требований и не приближалась к нормальному существованию крепостного дворового. Война русского солдата не пугала и казалась ему освобождением от ужасов мирного нищенского прозябания.
Командный состав. Тяжесть подневольной солдатской жизни во многом зависит от качеств командного состава; эта зависимость была особенно велика при крепостном строе николаевской России. Мы можем, как на подтверждение этой зависимости, указать на то обстоятельство, что в местных войсках, где состояла худшая часть офицеров, процент солдатского дезертирства приблизительно в 8 раз превосходил дезертирство из полевых частей. Правда, в местные войска, объединенные при Николае I в “корпус внутренней стражи”, назначались и худшие элементы набора.
Громадную смертность и тяжелые условия солдатской жизни в эпоху Николая I надо отчасти отнести на счет резко ухудшившегося корпуса офицеров. В конце- XVIII века офицерский корпус представлял образованнейшую часть русского общества, цвет русского дворянства; отношения офицеров и солдат суворовской армии были проникнуты демократизмом, заботливым отношением к солдату, стремлением офицера привлечь к себе солдата. Это являлось возможным, когда помещичий класс находился в расцвете своих сил, когда пугачевское революционное движение не внесло еще ни малейшего раскола в его ряды. Иначе складывалась обстановка после французской революции, идеи которой захватили лучшую, образованную часть господствующего класса. Восстание декабристов явилось поражением военного либерализма и знаменовало окончательное изгнание интеллигенции из армии, начатое еще Аракчеевым. Потемкин, со своими демократическими реформами, представлял реакцию на пугачевщину, Аракчеев — реакцию на Робеспьера; совершенно различный ход этих реакций объясняется именно различной позицией дворянства к этим революционным движениям; в первом случае на него можно было вполне положиться, во втором — надо было подтянуть, чтобы сохранить существующий крепостнический строй. Было сделано наблюдение, что образованный русский человек [19] чрезвычайно легко поддается влиянию радикальных политических теорий. Отсюда на военной службе начали отдавать решительное предпочтение немцам: в 1862 году подпоручиков немцев было всего 5,84%, а генералов — 27,8%; таким образом, немец, как политически более надежный элемент, продвигался по службе в пять раз успешнее, чем русский; это продвижение, в зависимости от принадлежности к немецкой национальности, являлось более успешным, чем от получения военного образования; получивших военное образование подпоручиков было 25%, а генералов 49,8%. Эта карьера, которую немцы делали, опираясь на свою реакционную твердость, явилась одной из основных причин, развивших в русском народе и особенно в русской армии чувства вражды и ненависти к немцам, впрочем не слишком глубокие.
В условиях борьбы царской власти с оппозиционными настроениями образованного слоя русской буржуазии, русский офицер, чтобы выдвинуться вверх по иерархической лестнице командования, должен был не только не кичиться своей образованностью, но свидетельствовать, что он совершенно равнодушен к вопросам, концентрирующим на себе внимание русского общества, и ничем другим, кроме мелочей военной службы, не интересуется. Денис Давыдов дает такую характеристику новых течений в офицерском корпусе:
“Глубокое изучение ремешков, правил вытягивания носков, равнения шеренг, выделывания ружейных приемов, коими щеголяют все наши фронтовые генералы и офицеры, признающие устав верхом непогрешимости, служит для них источником высших поэтических наслаждений. Поэтому и ряды армии постепенно пополняются лишь грубыми невеждами, с радостью посвящающими всю свою жизнь на изучение мелочей военного устава; лишь это знание может дать полное право на командование различными частями войск”.
В условиях реакции; новый командный состав мог поддерживать дисциплину в рядах армии не суворовским братским отношением к солдату, а лишь постоянной муштровкой, суровой взыскательностью, внешними, формальными мерами. Таким же тяжелым взысканиям за свои проступки подвергались и офицеры; это уже не были гордые представители дворянского класса, как в XVIII столетии, а только военные карьеристы, чиновники; в царствование Николая I до 1000 офицеров было разжаловано в солдаты. [20]
Русская интеллигенция окончательно повернулась спиной к армии; эта позиция, сохраненная в ряде поколений, до Русско-японской войны включительно, стала для нее чрезвычайно характерной. Армия на этом разрыве проиграла столько же, сколько и интеллигенция.
Находиться под началом грубых, невежественных генералов и полковых командиров никому неприятно. Русская армия стала терпеть недостаток в офицерах, так как помещичий класс и образованная буржуазия уклонялись от военной службы. Основная масса — 70% николаевских офицеров — образовывалась за счет беднейшей и получившей лишь начатки образования части сыновей дворян и разночинцев; они поступали в армию вольноопределяющимися и через несколько лет производились в офицеры без экзаменов. Сыновья офицеров, воспитывавшиеся в пятиклассных кадетских корпусах, научный уровень которых также упал в сравнении с XVIII веком, составляли лучшую часть офицерского корпуса и служили преимущественно или в гвардии или в специальных родах войск; число их достигало лишь 20% всего офицерского корпуса; до 10% офицерского состава приходилось пополнять производством унтер-офицеров, поступавших на военную службу кантонистами или по набору. Сыновья офицера из кантонистов, родившиеся до его производства в офицеры, за исключением одного, оставались париями-кантонистами. Семья офицера из кантонистов оставалась, таким образом, на полукрепостном состоянии, что свидетельствует о крайне скромном уважении к офицерскому званию.
Офицерский корпус расслоился на белую и черную кость. Произведенные из кантонистов неполноправные офицеры дрожали за свою участь и опасались катастрофы за любую мелочь, не понравившуюся на смотру; они были также несчастны, как солдаты, отличались жестоким обращением с подчиненными, и часто наживались за их счет. И несмотря на всю эту неразборчивость в пополнении командного состава, последнего не хватало: в начале царствования Николая I на 1 000 солдат приходилось 30 офицеров, а к концу на то же количество солдат приходилось только 20 офицеров. Малая успешность пополнения командного состава объясняется и тем, что офицеры, в среднем, служили, как и николаевские солдаты, только десять лет; наиболее пригодный элемент командного состава, найдя возможность устроиться вне армии, уходил в отставку.
Если масса николаевских офицеров деклассировалась, то самые верхи армии, военные министры Чернышев и Долгорукий, командующие армиями Паскевич, Горчаков и Меньшиков, командующий на Кавказе Воронцов, представляли верхи титулованной аристократии, получившие европейское образование, ведшие служебную переписку на французском языке, изучавшие стратегию по трудам Жомини. Эти верхи решительно оторвались от армии; светлейший князь Меньшиков, остроумнейший человек, никогда не мог принудить себя сказать несколько слов перед солдатским строем; в противоположность Суворову, новое высшее командование ничего общего с солдатской массой не имело, тяготилось нашей отсталостью от Западной Европы и было проникнуто глубочайшим пессимизмом. Для всего высшего комсостава характерным является скептицизм по отношению к России, полное неверие в силы русской государственности. Морально он уже являлся разбитым до столкновения с Западной Европой, и потому неспособен был использовать и имевшиеся налицо силы и средства.
Генеральный штаб. В 1882 году, по идеям Жомини, была учреждена Военная Академия, с несравненно большими задачами и более широкой программой, чем существовавшие в то время высшие военные школы за границей. Академия имела две цели: 1) подготовка офицеров для службы в генеральном штабе и 2) распространение военных познаний в армии. Однако, несмотря на известную покладливость Жомини, он не был допущен к руководству Военной Академией. Первым ее начальником был назначен генерал Сухозанет, основным лозунгом которого было положение: “без науки побеждать можно, без дисциплины — никогда”; Сухозанет установил в Академии жестокий режим. Так как феодализм упорно отстаивал свою монополию на высшее командование, и в армии ставка на образованных генералов была исключена, то вторая часть задачи Военной Академии — распространение в армии военного образования — отпала. В 1855 году, в год смерти Николая I, в разгар Восточной войны, это создавшееся положение было лишь запротоколено переименованием Военной Академии в Николаевскую академию генерального штаба. Последняя не должна была заботиться об уровне военных познаний в армии, а лишь поставлять ученых секретарей малограмотным генералам.
Таким образом, генеральный штаб не мог помочь высшему командованию выбраться из его затруднений; он был засажен за канцелярскую работу, лишен инициативы, не имел нужного авторитета. Штабная служба была плохо организована. Главнокомандующий в Крыму Меньшиков принципиально обходился вовсе без штаба, обдумывая в тайне свои намерения, и имея при себе лишь одного полковника для рассылки отдаваемых распоряжений.
Организация и мобилизация. Наличный состав армии достигал миллиона нижних чинов. Между тем, крупных организованных единиц было чрезвычайно мало; армия насчитывала всего 29 пехотных дивизий, лишь немного больше того, что могли мобилизовать европейские государства, содержавшие в мирное время на действительной службе в 5 раз меньшее количество едоков. Собственно регулярная армия насчитывала 690 тыс.; 220 тыс. представлял Корпус внутренней стражи; местные интересы обслуживались войсками с чисто крепостной расточительностью людского материала; по своей подготовке и составу части внутренней стражи представляли моральных и физических инвалидов, отбросы рекрутских наборов, и ни малейшего боевого значения иметь не могли. На действительной службе в мирное время находилось 90 тыс. казаков.
Иррегулярные части, по штатам военного времени, должны были представлять 245 тыс. человек и 180 тыс. коней; фактически в Восточную войну они были мобилизованы в гораздо большем составе и представляли массу в 407 тыс. человек и 369 тыс. коней. Возможности дальнейшего роста их имелись налицо. При таком изобилии легкой иррегулярной конницы, мы содержали еще свыше 80 тыс. регулярной кавалерии. Впрочем, количество регулярной кавалерии шло беспрерывно на убыль, не только в процентном отношении к пехоте, но и абсолютно: начало николаевского царствования — 20 кавалерийских дивизий, эпоха Восточной войны — 14 кав. дивизий; после демобилизации были сокращены еще 4 кав. дивизии.
Артиллерия была многочисленна; артиллерийские бригады, имевшиеся по числу пехотных дивизий, состояли из 4 батарей, по 12 орудий в каждой; в соответствии с обычаями, установившимися при Наполеоне, в каждой батарее имелись и пушки и гаубицы (единороги).
Управление характеризовалось централизацией решения всех вопросов в Военном министерстве, на котором лежало непосредственное контролирование войск и военных учреждений.
Войска были сведены в 8 пехотных корпусов — по 3 пехотных дивизии, 3 арт. бригады, 1 кав. див., 1 конно-артиллерийская бригада, 1 саперный батальон; кроме того, имелись 2 кав. корпуса и Отдельный кавказский корпус.
Мобилизация, вызванная революцией 1848 года, указала на необходимость создания запасных частей; вследствие недостатка обученного запаса, приходилось увеличивать армию за счет набора рекрут, обучение которых с выступлением в поход действующих частей должно было вестись в особых частях. Однако резкой грани функций запасных и резервных частей проведено не было, и запасные части перерождались во второочередные дивизии.
Основным недостатком этого военного устройства являлась медленность мобилизации и роста вооруженных сил в случае войны. За исключением Отдельного кавказского корпуса, связанного долголетней борьбой на Кавказе, и Гвардейского и Гренадерского корпусов, расходование коих на полях сражений являлось крайне нежелательным по соображениям внутренней политики, оставалось только 6 пехотных корпусов, что было очевидно недостаточным для обороны западной границы и побережья Балтийского и Черного морей. Приходилось делать новые наборы и приступать к формированию новых батальонов в существующих полках. В Восточную войну появились 5-е, 6-е, 7-е, 8-е, в иных полках даже 9-е и 10-е батальоны, которые сводились во вновь импровизируемые соединения; точно так же росла и артиллерия. Эти новые формирования, образуемые из новобранцев, требовали для своего устройства много времени; вследствие отсутствия кадров, в особенности командного состава, боевые достоинства их были не высоки.
Таким образом, на случай осложнений, приходилось приступать к мобилизации еще за долго до наступления дипломатического кризиса. Так, Россия затратила значительные суммы на мобилизацию 1848—49 гг. и мобилизацию 1863 года; в последнем случае, далее враждебного тона французских и английских дипломатов дело не пошло. В Восточную войну нам приходилось иметь дело с десантом, достигавшим только 200 тыс.; однако ввиду общего обострения отношений и враждебной позиции Австрии, на всякий случай пришлось прибегнуть к общей мобилизации; за время войны были призваны срочно и бессрочно отпускные — 212 тыс., были произведены 7 наборов рекрут, давших в общей сложности 812888 человек, созвано ополчение — свыше 430 тыс.; к концу войны имелось 337 дружин и 6 конных полков ополчения, общей численностью 370 тыс.; вместе с иррегулярными войсками, доведенными до 407 тыс., общая численность армии достигла двух с половиной миллионов. Мирная организация повсюду раздробилась и смешалась; одни части вливались на пополнение других, другие входили в сборные армии, корпуса, дивизии, третьи играли роль запасных частей; под Севастополем отмечается наибольшее организационное многообразие и вступление ополченских частей в бой. Очевидно, это громадное напряжение совершенно не отвечало скромной цели — содержания в Крыму 200 тыс. действующей армии. Россия перемобилизовалась, и вытекавшее из перемобилизации истощение русской экономики явилось одной из главных причин, заставившей нас признать борьбу проигранной. Такое излишнее заблаговременное напряжение сил, однако, являлось прямым следствием медленности мобилизации.
Военная промышленность. Наша военная промышленность работала крепостным трудом; паровых машин не было; имелись только конные приводы; на многих военных заводах работали и водяные двигатели, преимущественно еще на плотинах, сооруженных при Петре Великом. Крепостное хозяйство, с его ничтожной товарностью, обусловливало малую емкость рынков, что чрезвычайно затрудняло во время войны массовую заготовку снабжения для армии.
Достаточно ясно характеризует условия снабжения армии военный министр князь Долгорукий в письме от 23 декабря 1854 г. князю Горчакову:
“Конечно, можно возложить на себя и своих сотрудников ответственность за такую неуспешность, но когда отсутствие мощной промышленности, большие расстояния и плохие условия транспорта выдвигают вам всяческие затруднения на каждом вашем шагу, — поневоле начнешь признавать, что эта ответственность становится пустым словом. Таково наше положение. Чтобы производить порох, нужно увеличить заводы; а вы не находите нужных для устройства их материалов; вы хотите раздобыть селитру, а имеется только количество, которое требовалось в мирное время. Вы хотите сшить мундирную одежду — нет рабочих. Вы хотите продвинуть ваши грузы — нет подрядчиков для перевозки, нет обоза; вы хотите фабриковать ружья точного боя — а вам поставляют ружья, которые ничего не стоят или очень посредственны. Борьба со всеми этими препятствиями идет по возможности, мы бодримся, но надо признать, что наше дорогое отечество еще совсем не вышло из детского возраста. Даже сапоги, даже полотно, все это поставляется; вам лишь ценой самых больших усилий, и почти всегда не вовремя и неудовлетворительного качества...”.
Вооружение. В 1845 году армия была перевооружена пистонные ружьем. Так как уже с тридцатых годов в иностранных государствах происходили опыты с нарезным оружием, то в 1843 году и мы выбрали образец штуцера — нарезного, заряжаемого с дула (ружья, для вооружения части пехотинцев. Наш штуцер — бельгийского производства — являлся по своим баллистическим достоинствам лучшим образцом нарезного оружия, в особенности после введения пули Минье, но был очень короток; стрельба второй шеренги в сомкнутом строю из него была поэтому невозможна; штык к нему требовался очень длинный и тяжелый; при стрельбе его надо было отмыкать. В силу этих тактических недостатков “лютихские” штуцера распространялись в русской армии медленно. Ими было вооружено к началу Восточной войны только 5% пехоты — по одному стрелковому батальону на корпус и по 6 отборных стрелков на роту. Но так как и в иностранных армиях нарезное оружие было распространено очень мало, то с этим мирились. Когда началась война, Бельгия прекратила нам поставку штуцеров, а наши враги начали массовое перевооружение пехоты; если под Севастополем у нас сказался недостаток хороших штуцеров, то это непосредственно вытекало из нашей отсталой военной промышленности и демонстрировало невыгоды зависимости от иностранцев. У нас не хватало не только штуцеров, но и пистонных гладких ружей: последних имелось только 790 тыс., и при широком размахе новых формирований пришлось вооружать их кремневыми ружьями образца, оставшегося от наполеоновской эпохи, с полной зависимостью стрельбы из них от состояния погоды. [26]
Вооруженным штуцерами стрелкам у нас придавалось крупное значение; тогда как из гладких ружей ежегодно проходился курс стрельбы всего в 10 выстрелов, на обучение штуцерных отпускалось ежегодно по 120 патронов. Превосходство штуцеров заключалось в том, что тогда как гладкоствольное ружье давало меткий выстрел на дистанцию не свыше 300 шагов, штуцер стрелял метко на 800 шагов; на этом расстоянии он еще давал по сомкнутому строю 20% попадания; рамки же досягаемости пехотного огня увеличивались с 600 на 1 200 шагов.
Меткий огонь пехоты на 800 шагов позволял ей успешно бороться с артиллерией. Полевая артиллерия в Восточную войну оставалась еще у всех воюющих гладкостенной; главным решающим снарядом, по традиции наполеоновской эпохи, у нее оставалась картечь. Но в наполеоновскую эпоху батареи могли с дистанции 600—700 шагов, без помехи, сметать пехоту картечью; теперь на дистанциях картечного выстрела батареи несли сильные потери от ружейного огня. В силу этого обстоятельства, середина XIX века явилась эпохой временного упадка значения полевой артиллерии. Этот упадок тактического значения полевой артиллерии был особенно невыгоден русской армии, располагавшей прекрасной по составу и многочисленной полевой артиллерией.
Позиционный характер борьбы за Севастополь исключил возможность использования нашей многочисленной конницы, что представляло для нас также крупную невыгоду.
Тактика. Уставы русской армии были не плохи. Пехотный устав 1848 года сохранял еще, правда, устаревшее построение сомкнутого строя в 3 шеренги; но тогда как в эпоху Наполеона батальон еще являлся не подлежащей дроблению тактической единицей, наш устав уже, по примеру пруссаков, давал форму построения батальона поротно; маленькие гибкие ротные колонны могли гораздо лучше, конечно, применяться к местности и не представляли столь громоздкой цели, как собранный вместе батальон. Бой в стрелковых цепях далеко не игнорировался уставом: помимо штуцерных, в каждой роте подготовлялось 48 лучших стрелков, как “застрельщики” для действий в стрелковой цепи. Считаясь со слабым общим и тактическим развитием начальников, устав проходил им на помощь, давая 4 образца нормального боевого порядка дивизии. Эти образцы варьировали в зависимости от того, на двух или на трех участках артиллерия занимала позицию, один или два полка Сохранялись в дивизионном резерве. В общем, построение дивизии представляло квадрат в 1000 шагов по фронту и столько же в глубину. Каждый из полков боевой части строился побатальонно, на 200 шагов интервалов и дистанций. Часть артиллерии удерживалась в резерве. Половина орудий в 200—300 стрелков представляли нормально огневую силу дивизии.
Беда заключалась не в тех или иных недостатках устава, а в том толковании, которое он получал в армии. Гольштейн-Готорпская династия принесла в Россию влюбленность в парад: Павел I, Александр I, Николай I, Александр II не обладали талантами и закалом военных вождей, но глубоко ценили и понимали искусство парада. После большого парада в Вознесенске Николай I писал императрице:
“С тех пор, как в России существуют регулярные войска и, полагаю, с тех пор, как вообще существуют в мире солдаты, никогда не было видано что-нибудь более прекрасное, совершенное, могучее. Весь смотр прошел в удивительном порядке и законченности... Все иностранцы не знают, что и сказать — это был действительно идеал...”
Эти парадные тенденции, могущественно поддерживаемые царской властью, находили благодарную почву в реакционном высшем командном составе. Меньков рассказывает о немце, корпусном командире, который связывал успех парадов с надлежащей пригонкой киверов к солдатским головам; поэтому он требовал изучения ротными командирами антропологии, так как начальник, не сведующий в круглых и удлиненных формах человеческого черепа, не сумеет надлежащим образом пригнать кивера и провалится на параде. Фельдмаршал Паскевич, “слава и история царя царствующего”, в молодости, под впечатлением борьбы с Наполеоном, обнаруживал здравые взгляды и жестоко критиковал Барклая де Толли за склонность к педантической муштре:
“Что сказать нам генералам дивизий, когда фельдмаршал свою высокую фигуру нагибает до земли, чтобы равнять носки гренадер. И какую потом глупость нельзя ожидать от армейского майора?”
Однако, николаевский режим переработал на свой лад и Паскевича; последний стал уделять исключительное внимание церемониальному маршу, и с театра войны писал государю, как хорошо тот или иной полк маршировал мимо него.
Удивительно ли, что при ничтожных средствах для обучения, при отсутствии казарм, хороших стрельбищ, учебников, внимания к тактической подготовке, малограмотном командном составе, все усилия сосредоточились на парадной стороне военного дела? Некоторые полки, великолепно проходившие церемониальным маршем, только прибыв на театр войны, за несколько дней до боя, впервые начинали обучаться высылке стрелковых цепей... Сам Николай I требовал, чтобы стрелковые цепи на полях сражений находили себе широкое применение. Однако при реакционности высшего командного состава, при недоверии каждого начальника к своим подчиненным, — скептицизме сверху и пассивности снизу, — добиться расчленения боевых порядков, действий врассыпную, было невозможно. Искусство командования понималось у нас, как искусство сохранения солдат в своих руках — и это было только продолжающейся в тактику политикой.
В армии устраивались маневры, но они, по образцу, даваемому Красносельским лагерным сбором, обращались в то же парадирование. Вместо соображения с местностью, нормальные боевые порядки строились по линейным. К батареям, действовавшим в интервале между полками дивизии, предъявлялось требование — не занимать позиции на продолжении пехотного строя, чтобы не мешать равнению первой линии пехоты дивизии. Стрелковые цепи равнялись и шли в ногу. Преподавание тактики в Военной Академии тесно сливалось с “опытом” Красносельского лагеря, и проповедовало стройные внешние формы, ничего общего с боем не имевшие.
Убогая тактика отвечала убогим представлениям высшего командного состава. Генерал Панютин, вождь русского авангарда в 1849 г., на вопрос, чем он объясняет ряд своих успехов над венгерской революцией, отвечал: “Неуклонным применением первого нормального боевого порядка во всех случаях”
В течение Восточной войны главнокомандующего армией князя Горчакова обвиняли за вмешательство в круг ведения подчиненных; но последнее становилось необходимым: “Недостаток в способных людях приводит меня прямо в безумие. Без приказания ни один из моих подчиненных не двинет и мизинцем”. Действительно, инициативы искать в николаевской армии не приходилось. Тот же Горчаков, в письме к Меньшикову от 5 декабря 1854 г., давал следующую характеристику:
“В последний раз вы мне писали, что генерал Липранди всегда и всюду на своем пути видит затруднения. Правда, он совсем не русский человек. Но что такое наши генералы: призовите одного из них и решительно прикажите ему штурмовать нёбо; он ответит “слушаю”, передаст этот приказ своим подчиненным, сам уляжется в постель, а войска не овладеют и кротовой норкой. Но если вы спросите его мнение о способе выполнения марша в 15 верст в дождливую погоду, то он вам представит тысячу соображений, чтобы доказать невозможность столь сверхчеловеческого усилия. Имеется только один способ придти с ними к какому-либо результату: спросить их мнения, выслушать все идиотские затруднения, которые они вам доложат, объяснить им, каким путем их можно и должно преодолеть и, объяснив им все с большим терпением, отдать приказ, не допускающий прекословия. Я думаю, что если вы будете действовать таким путем с Липранди, это будет человек, который лучше других сделает дело. Понятно, что при этом случае вы ему скажите, что задача, которую вы ставите ему, имеет самое важное значение, и что только он один, по своему уму и энергии, годится для того, чтобы разрешить ее...”
Ограниченные цели Восточной войны. Завоевание Кавказа Россией в 1853 г. не было еще закончено; борьба с Шамилем приковывала до 60 тыс. русских войск; однако, искусная линия национальной и классовой политики, взятая русскими с 1847 г. на Кавказе, уже подрывала единство и силу сопротивления горцев.
Кажущаяся покорность Европы обусловила постановку Николаем I вопроса о разделе наследства “больного человека”; больным признавался турецкий государственный организм; естественная или насильственная смерть его ожидалась в ближайшее время. Еще за полтора десятилетия до Восточной войны началась подготовка к захвату десантом Константинополя. Черноморский флот энергично развивался; туда направлялись лучшие адмиралы, на него не жалели средств. В последний момент, однако, прорыв русской эскадры через Босфор был признан неосуществимым, и энергичное дипломатическое наступление русских завершилось решением оккупировать дунайские княжества — Молдавию и Валахию, находившиеся в вассальных отношениях к Турции и представлявшие крупную экономическую ценность.
Дунайские княжества представляли плодородную страну, являвшуюся в середине XIX века самым серьезным конкурентом России в мировых поставках пшеницы. Чтобы успокоить возбуждение европейских государств, было дано обещание, что русские войска не перейдут Дуная, а флот не предпримет враждебных действий против турецкой территории.
Турция, чувствуя на своей стороне поддержку европейских государств, отклонила посредничество, 15 октября 1853 года завязала на Дунае военные действия и отправила в Черное море под конвоем своей эскадры транспорт оружия для снабжения кавказских горцев. Английская и французская эскадры стянулись к Босфору.
Русская эскадра адмирала Нахимова 30 ноября 1853 г. атаковала на Синопском рейде турецкую эскадру, конвоировавшую перевозку оружия к кавказским берегам, и уничтожила ее. Это был тяжелый удар по престижу Англии, которая создавала турецкий флот своими инструкторами; соперничество Англии с Россией, явившееся в результате низложения гегемонии Наполеона, и обостренное усвоенной Россией покровительственной таможенной политикой и начавшимся проникновением русских на средний Восток, вскрылось. Англия получила возможность опереться на союзника на континенте Европы и решила вступить в войну; конкретной целью ее явилось ослабление России и уничтожение русского Черноморского флота, представлявшего нависшую над Турцией угрозу.
Союзником Англии явилась Франция Наполеона Ш, для которого представился удобный случай разложить господствовавший над Европой политический союз России, Австрии и Пруссии. Немецкие, в особенности австрийские интересы заключались в сохранении свободы судоходства на Дунае, и Австрия не могла согласиться на нашу оккупацию его нижнего течения. Наполеон III мог рассчитывать на ее дипломатическую и даже вооруженную поддержку. Для Наполеона III Восточная война имела и династический интерес; выступая на защиту интересов Европы против русского самодержавия, Наполеон III рассчитывал нажить внутренний и внешний авторитет, примирить общественное мнение с декабрьским государственным переворотом 1850 г., сделавшим его властелином Франции. Прибыв к Севастополю, командующий французской армией маршал Сент-Арно, один из виднейших деятелей декабрьского государственного переворота, рассчитывал: “через 10 дней ключи от Севастополя будут, в руках императора... теперь империя утверждена, и здесь ее крестины”.
Австрия летом 1854 года мобилизовалась против России; австрийское правительство тяготилось опекой России; единственно русская помощь позволила Австрии справиться с венгерской революцией в 1849 г.; это умаляло великодержавное положение последней. Пользуясь трудным для России положением, Австрия стремилась обособиться от нее, преградить России путь расширения на Балканы, заставить Россию уйти из дунайских княжеств. Воинственность реакционной Австрии умерялась стесненным положением финансов, неблагосклонностью к Австрии немецкого общественного мнения и опасением национально-революционных движений среди славян и венгров. Мы переоценивали австрийскую опасность...
Пруссия была недовольна тем, что николаевская Россия, поддерживавшая старый порядок в Европе, помешала ее первым попыткам объединить германские земли, заставив в 1849 г. очистить Шлезвиг-Гольштейн, а в 1830 г. — воспрепятствовав Пруссии атаковать Австрию, в целях объединения Германии.
Нам, по выражению Погодина, предстояло пожать “горчайшие плоды русской политики за последнее пятидесятилетие”. Против крепостнической, самодержавной России выступали не только армии и эскадры, но и легион европейского общественного мнения. К нападавшим присоединилась даже маленькая Сардиния, ядро будущей Италии. Ее искусный дипломат, Кавур, отдав Англии напрокат 15-тыс. сардинскую армию, сумел выдвинуться из наемников в союзники.
Однако Восточная война не затрагивала жизненные интересы ни одного из воюющих государств. Все государства выдвигали для войны с Россией только ограниченные, скромные цели. Попытка сокрушения никого не прельщала. Россия перешла к обороне и преследовала только негативные цели. Отсутствие у России непосредственной сухопутной границы с Францией и Англией, отдаление последних способствовало сужению целей войны.
Ограниченные цели войны заставили воюющих очень осторожно прибегать к использованию политического оружия. Россия дала 300 тыс. рублей на поддержку греческой партии войны против Турции; агитация в Греции развилась столь успешно, что потребовалась высадка французского десанта, чтобы успокоить воинственность греков. Подкуп русскими курдских вождей ослабил попытки турок перейти в наступление на Кавказском фронте. В Черногории работали русские агенты и русское золото. Болгары бойкотировали снабжение англо-французов в период их сосредоточения у Варны и удачно сожгли накопленные в Варне запасы союзников, правда, вместе с городом. Но Россия не рискнула обратиться с общим призывом к славянству, с лозунгом восстания сербов и болгар против турок, чехов и других славян — против Австрии. Мечты Погодина о таком политическом переходе в наступление были признаны “поэзией”. Действительно, попытка взрыва Австрии бросила бы всех германских националистов в лагерь наших врагов; притом революционные призывы достаточно странно звучали бы в устах русского правительства того временя. Однако, если бы объем войны расширился, Николай I был готов “отпустить на волю” поляков, чтобы создать серьезнейший национально-революционный костер для Австрии и Пруссии.
В течение самой осады Севастополя русское командование стремилось поселить рознь между французами и англичанами. С этой целью нами устраивались торжественные похороны павших при отбитой атаке зуавов, говорились комплименты по адресу французов, устраивались частые перемирия на французском участке фронта под предлогом уборки тел убитых, в течение коих на глазах англичан происходили братания между русскими и французскими офицерами и солдатами. Но в результате мы лишь обострили отношения командующего французской армией Канробера с англичанами; последние заподозрили Францию в стремлении заключить сепаратный мир.
В ту эпоху война между Францией и Россией еще не была связана с выездом русских из Парижа. Салон русской княгини Ливен в Париже продолжал играть крупную роль; около него объединялись дружественные России круги. Весной 1855 г. Наполеон III почти был готов заключить мир с Россией; но он находился во власти военных кругов, находивших необходимым дать французской армии удовлетворение в виде взятия осажденного Севастополя.
Наполеон Ш хотел было выдвинуть на очередь польскую проблему, что могло углубить войну и сделать ее угрожающей существенным интересам царской России.
Заветной мечтой французской политики всегда являлось — провести через Германию французскую армию на помощь полякам; попутно можно было бы решить в пользу французов и спор о Рейне. Опираясь на сторонников демократических и революционных идей, Наполеон Ш стремился к этой цели, которая создала бы во Франции прочный фундамент под его династией. Теперь французы стремятся к тому же, но ссылаются уже не на революционные лозунги, а на параграф 16 устава Лиги наций.
Но английская дипломатия этому энергично воспротивилась: попытка революционизировать поляков совершенно не понравилась бы ни Пруссии, ни Австрии, и могла привести к священному союзу в новом издании. Значительную опасность для России мог бы представить финляндский театр военных действий, при условии восстания финнов и выступления Швеции. Но последняя вступила в коалицию против России только к шапочному разбору; шведы были враждебны, но боялись воевать против России, раз эта война не ставила себе целью полное сокрушение русского могущества, а английские эскадры, бороздившие Балтийское море в 1854-55 гг., вместо установления дружеских связей с финнами, бомбардировали беззащитное финские прибрежные горела и топили финские лайбы.
Союзники возлагали большие надежды на мусульманское движение кавказских горцев; около союзных штабов вертелось много людей в черкесках; но верные пути агитации союзникам не дались; далеко не дружное выступление горцев-мусульман было отбито русскими; в то же время опасность погрома, создавшаяся для немусульманского населения Закавказья, позволила усилить русский кавказский корпус местными ополчениями.
Экономическое оружие в этой войне с ограниченной целью также нашло лишь скромное применение.
Блокада с моря России могла принести экономике последней значительный удар, так как русская торговля через сухопутную границу, при отсутствии железных дорог, имела слабое развитие. Но основным покупателем русского хлеба и сырья являлась сама Англия; годы войны были неурожайными в западной Европе; дунайские княжества — конкурент России — временно выбыли из числа мировых поставщиков. Блокада России, в этих условиях, являлась и блокадой самой Англии. Последняя вначале пошла на видимость блокады, допустив морскую торговлю России под нейтральным флагом. На Черном море происходил странный торговый оборот: нейтральные суда вывозили русский хлеб из Азовского моря, хлеб продавался в Константинополе и шел на снабжение союзных армий, осаждавших Севастополь. Только в 1855 году враждебные России влияния заставили английское правительство, против его воли, установить действительную блокаду русских портов. Однако сало, конопля, лен, льняное семя направлялись из России в Пруссию и из последней, по полуторной цене, попадали в Англию. Увеличение стоимости фрахта, ввиду резкого недостатка продовольствия и сырья в Англии, ложилось преимущественно на английского потребителя, а барыши доставались немецким, а не английским купцам.
Русский хлеб сухопутной перевозки не выдерживал; цены на него к концу 1855 г. резко упали, и это явилось одной из серьезных причин потери популярности войны среди помещичьего класса.
На вооруженном фронте ограниченные цели войны должны были бы заставить отдавать полное предпочтение узким, чисто географическим объектам действий перед стремлением уничтожить живую силу врага. Естественно создавались рамки для применения стратегии измора, а не стратегии сокрушения. Севастополь, база русского черноморского флота, настолько привлекал внимание союзников, что последние простояли полтора года в полупереходе от русской полевой армии, и, хотя количественное соотношение было большей частью благоприятным для союзников, они ни разу не сделали попытки атаковать русских вне крепости. Однако французы и русские, воспитанные в духе стратегии сокрушения, не понимали вовсе требований, вытекавших из войны, сложившейся на измор, и около этого непонимания складывалась драма высшего командования в эту войну.

		peak forces	total forces	total dead	KIA- DOW	NCD	WIA
	Britain		97,864	22,182	4,602	17,580	18,280
	France		309,268	95,615	20,240	73,375	39,870
	Ottoman Emp.		165,000	45,400	20,900	24,500
	Piedmont		21,000	2,194	28	2,166
	subtotal		593,132	165,391	45,770	117,621
	Russia		888,000	450,015	73,125	377,000
	TOTAL		1,481,132	615,378	118,895
	a. total mobilised; total serving on war fronts was 324,478 b. includes deaths in all Russia without reaching a war front c. twenty percent were "friendly fire" deaths

Наши противники. Мы оставляем подробную характеристику французской армии до главы о кампании 1859 г. и турецкой — до главы о Русско-турецкой войне. Французская армия, мало приспособленная к требованиям большой европейской войны, была весьма пригодна для посылки сильных отрядов в дальние экспедиции; всего в течение полутора лет из Франции на войну было отправлено 310 тыс. войск. Французы посылали на войну с нами свои лучшие части, хорошо обстрелянные в алжирских походах, и при отправлении перевооружали большую их часть посредственным образцом штуцера. Во время самой войны они создали сильную осадную артиллерию, заново изготовив ее. Тактика французов характеризовалась слабой работой полевой артиллерии, устаревшими и не сохранившими руководящего значения уставами, энергичным огневым боем густых цепей, стремительными штыковыми ударами батальонных колонн, слабым управлением сверху и выросшей в малой войне инициативой, частным почином снизу. Бой велся хаотически, но очень энергично.
Турция была в силах выставить в Европе и Азии до 118 тыс. регулярных войск и до 200 тыс. не устроенных и не снабженных иррегулярных частей. Слабой частью турецкой армии являлась ненадежность ее материального базиса, бедность турецкого государства; сильной ее частью в Восточной войне являлось наличие в ее рядах революционной эмиграции, значительно повышавшей ее боеспособность. Множество энергичных польских и венгерских офицеров, вынужденных эмигрировать в 1849 г., предложило туркам свои услуги, чтобы сражаться против России. Во главе европейской армии турок стоял Омер-паша (бывший австрийский офицер Михаил Матос), недюжинный полководец. Самый талантливый венгерский революционный генерал, Клапка, едва не был назначен командующим турецкой малоазиатской армией{13}.
Английская армия. Армия Англии, самой передовой страны в экономическом отношении, являлась наиболее отсталой. Консерватизм английской армии представлял [36] совершенно исключительное для Европы явление и напоминал застывшие формы древнеегипетской культуры. Мы находим в английской армии XIX века такие порядки, которые на континенте Европы исчезли уже в начале XVIII века: так, командир английского полка являлся подрядчиком-монополистом, снабжавшим свой полк мундирной одеждой, а извлекаемые отсюда барыши составляли важнейшую сумму в получаемом им вознаграждении; ротами и полками офицеры торговали, что бы обеспечить себя при выходе в отставку, как в эпоху Лувуа, и надо было купить себе полк, а не быть назначенным командиром полка по выбору или за отличие.
Английская постоянная армия достигала 142 тыс. и пополнялась вербовкой; из нее 50 тыс. было приковано к Индии, а остальные большей частью были рассеяны по всему земному шару. Имелось до 60 тыс. милиции, которая в случае войны могла сменить постоянную армию в Англии и ближайших гарнизонах. Численность английской армии в Крыму не удалось увеличить свыше 30 тыс., хотя всего в течение войны в Крым было высажено до 100 тыс. солдат; в составе английской армии находилось до 10 тыс. в навербованных из иностранцев — немцев и швейцарцев — полках. Кроме того, на английском содержании находилось до 15 тыс. плохих сардинских войск и несколько тысяч турок, пригодных лишь для второстепенных оборонительных задач.
Англичане в точности держались линейной тактики XVIII века; вооружение было хорошее; впрочем, получивший командование в Крыму лорд Раглан упорно противился перевооружению пехоты нарезным ружьем, которое удалось осуществить лишь с началом войны, и одна из английских дивизий оказалась в Крыму с гладкими ружьями; английская тяжелая артиллерия отличалась меткостью своего огня. Все же в Крыму англичанам при наступлении ни разу не удалось добиться ни одного успеха.
Английские офицеры вне строя избегали какого-либо общения с солдатами и военным искусством не интересовались. Жестокая дисциплина, с частым применением порки солдат “кошками”, представлявшими британский семихвостный кнут, в отличие от однохвостного русско-татарского, обеспечивала стойкость английского солдата под огнем, но не давала ему наступательного импульса, не заинтересовывала его в успехе операции, не могла отучить его спать в траншейном охранении и вызывала сильное дезертирство; перебежчики с английского фронта являлись к русским ежедневно.
Снабжение английской армии находилось в отвратительном положении, и ставило английского солдата под Севастополем в ужасные условия существования; немногочисленная английская армия насчитывала в Крыму 19 тыс. умерших от болезней; временами до 40% имевшихся солдат переполняли госпитали. Жестокое пьянство, представлявшее единственное развлечение солдат и офицеров, только частично объясняет печальное санитарное состояние английской армии. Основная причина заключалась в плохой деятельности интендантства; несмотря на огромные средства в распоряжении английских интендантов, на возможность распространить свои закупки на важнейшие мировые рынки, на наличие огромного флота для транспортирования снабжения в Крым, заготовка и транспорт снабжения налаживались с большим трудом; не было порядка и организации, не было умения предвидеть требования армии, все запаздывало, теплая одежда доставлялась только к весне.
Английский тыл не мог удовлетворительно работать и потому, что английская армия блистала полным отсутствием организованного военного обоза. В этом отношении англичане не вышли еще из эпохи XVII века. Они жалели расходовать дорогой вербованный человеческий материал на должности конюхов и нестроевых. В эпоху наполеоновских войн английская армия Велингтона была высажена в Испанию без единой повозки; благодаря сочувствию испанцев, Велингтону удалось сформировать на месте, в Испании, удовлетворительный обоз из испанских подвод и испанских конюхов. Поэтому и лорду Раглану было отказано в снабжении его обозом при отправлении в Крым. При высадке в Евпатории англичанам удалось реквизировать 300 арб, с воловьей запряжкой и татарами-погонщиками. При отсутствии кузнецов, починочных мастерских, какого-либо снабжения, какой-либо организации и распорядка, этот обывательский обоз скоро развалился. В дальнейшем, англичане нанимали у себя на родине и в Турции значительное количество рабочих и конюхов, покупали повозки и животных, и все это отправляли в Балаклаву. Но тыл оставался неорганизованным, вольнонаемные тыловики, не получая снабжения, умирали или лишались работоспособности, подводы ломались и выбрасывались, некормленные животные гибли. Английская армия оказалась не в силах обеспечивать свое довольствие в 12—15 км от Балаклавы. Ни к какому маневру она не была способна. Только после взятия Севастополя английское командование пришло к мысли о необходимости военной организации обоза и командировало с этой целью из строя тысячу унтер-офицеров и солдат. Безобразному состоянию английской армии вполне отвечало безобразное состояние центральной военной власти. Тогда как английский флот являлся парламентским флотом, английская армия, вплоть до реформы Гладстона в 1872 году, являлась наполовину королевским, наполовину парламентским учреждением. Парламент являлся для армии мачехой; в зависящем от него министерстве колоний сосредоточивалось право давать армии оперативные приказы; первый лорд казначейства обеспечивал продовольствие войск и предоставлял армии транспорт; статс-секретарь министерства колоний ведал денежными ассигновками на армию и, таким образом, сосредоточивал у себя значительную часть военного бюджета. Вне парламентского министерства находились главнокомандующий и генерал-фельдцехмейстер. Главнокомандующий представлял королевскую власть, и хотя его назначение утверждалось парламентом, но в дальнейшим он являлся лицом несменяемым; в его руках находились инспекция пехоты и кавалерии, вопросы поддержания дисциплины, производство и назначение офицеров. Артиллерия, инженерная часть и заготовка части оружия для пехоты и кавалерии находились в руках генерал-фельдцехмейстера. Многие отдельные военные вопросы находились в ведении различных других министерств и учреждений. Таким образом проведение войсками любой операции находилось в зависимости от многих министров, чиновников и учреждений. В этих условиях нелегко было противопоставить армию парламенту, но и нелегко было ввести в армию какое-либо нововведение и вообще использовать армию для какой-либо цели. Создание централизованного военного управления, появление в английском парламенте военного министра, каким во Франции был уже Лувуа, явилось уже в результате расследования снабженческой катастрофы англичан под Севастополем.
Как можно объяснить такое отсталое состояние военного искусства в такой экономически передовой стране, как Англия? Объяснение лежит в особых политических условиях Англии. Ла-Манш, обеспечивая Англию от вторжения сухопутных армий континента, вырывал ее из напряженной конкуренции в военном деле, которая обусловливала поступательное развитие военного искусства в других европейских государствах. Англия имела возможность сосредоточить свои силы на других, более благодарных для нее задачах. Английский парламент в течение XVIII века систематически препятствовал строительству английских сухопутных вооруженных сил, которые, со времени Карла I, всегда карались угрозой политическому господству парламента. Англичане считали более выгодным, в случае нужды, нанимать немецкие, иногда (1790 г.) даже русские полки, чем создавать свои собственные; династическая уния с Ганновером позволяла использовать последний для вербовки ганноверских полков; после Кромвеля и его армии, иностранные полки представлялись английскому парламенту менее способными к вмешательству во внутреннюю политику, чем свои собственные.
Но в XVIII веке вербованная английская армия все же имела вид лишь несколько отсталой. Характер ископаемой она получила в первую половину XIX века, когда на посту главнокомандующего, до своей смерти в 1852 г., находился Велингтон, а английская буржуазия ощутила натиск чартизма. Велингтон сопротивлялся всяким реформам, держался, как победитель Наполеона I, и отстаивал линейную тактику и распорядки XVIII века, восторжествовавшие под Ватерлоо над вышедшим из французской революции военным искусством. А буржуазия испытывала необходимость опереться на армию, чтобы дать отпор рабочему движению, и отнюдь не пыталась посягать на дисциплину и реакционный дух, царивший в ней. Формы XVIII века казались особенно надежными для противоставления армии внутреннему врагу. Поэтому либеральные буржуа в парламенте не посягали на остатки королевской компетенции: парламент не брал умышленно полную власть над армией, чтобы можно было подбирать офицеров-реакционеров и пороть солдат от имени короля. Начало острых международных столкновений, положенное Восточной войной, заставили и англичан покончить со старыми порядками в армии. Однако островное положение Англии обусловливало меньшее ее военное напряжение, и она лишь плелась в хвосте европейских армий. Общая воинская повинность была в ней установлена лишь на годы разгара мировой войны.
В Англии военной цензуры не было; но если раньше об этом не приходилось жалеть, так как известия с театра войны попадали с большим запозданием, то после проложения телеграфного кабеля из Варны в Балаклаву в английских газетах можно было найти самые свежие данные о положении дел в английской армии в Крыму и ожесточенную критику всей военной организации. Эта гласность явилась могучим двигателем английской военной реформы 1855 г., но крайне осложнила положение английского командования и чрезвычайно облегчила работу русской разведки: статьи Таймса передавались по телеграфу через Берлин—Варшаву в Петербург. Печать еще не учла требования, выливавшиеся из нарождения телеграфа.
Морские силы. Россия создала к половине XIX столетия многочисленный парусный флот. Численность наших морских команд достигала 80 тыс. и значительно превышала мирную численность моряков военного флота Англии и Франции, взятых вместе. При морском бюджете около 18 миллионов рублей мы делали большие успехи в постройке деревянных парусных кораблей, особенно в Черном море. Севастополь располагал замечательными для своей эпохи сухими доками. Судостроение на Черном море велось много лучше и дешевле, чем на Балтийском; на черноморскую эскадру расходовались главные средства; во главе ее стояли лучшие адмиралы — Лазарев и Корнилов; черноморский флот круглый год нес тяжелую крейсерскую службу у кавказских берегов и являлся хорошо тренированным. Главные силы русского флота находились в Черном море.
Наше крепостное хозяйство приспособилось к конкуренции с Англией на море; в моральном отношении русские команды были несравненно выше вербованных английских. Английский флот в первой половине XIX века в численном отношении развивался слабо, но находился в порядке. Новости техники усваивались, впрочем, французским флотом скорее, чем английским, и французские моряки являлись по своему составу более надежными, чем экипажи английских кораблей.
Переворот в военно-морской технике середины XIX столетия, вызванный введением во флотах винтовых двигателей, конечно, пошел целиком в пользу государств, стоявших впереди в промышленном отношении, и сделал для нас всякую борьбу за господство на море невозможной. Винтовые механизмы в России не выделывались, выписка их из-за границы обходилась дорого и не обеспечивала потребностей флота, опытных русских машинистов в природе не было. В этих условиях столкновение наших эскадр с англо-французскими могло привести лишь к поражению; поэтому русский флот в Восточную войну от боя уклонился. Черноморская эскадра, ограничившись уничтожением под Синопом турецких фрегатов, скрылась в Севастополе. Базы нашего флота — Севастополь и Кронштадт — оказались достаточно сильными, чтобы союзные эскадры отказались от их атаки.
Дунайская кампания 1853—54 г. К оккупации дунайских княжеств было приступлено 21 июня 1863 года, 80 тыс. армией князя Горчакова. Турки начали в октябре враждебные действия; силы турок на Дунае достигли 90 тыс., наполовину второлинейных войск (редиф) без обозов, с плохим снабжением. Объявление Турцией войны побудило усилить русские войска на Дунае до 180 тыс. — одной четверти всей русской полевой армии. Остальные три четверти распределились так: 207 тыс. охраняли столицу и балтийское побережье, 140 тыс. — были развернуты в Польше против Австрии, обнаруживавшей враждебные намерения, 83 тыс. охраняли Крым и побережье Черного моря, 100 тыс. удерживали Кавказ.
Первый период кампании на Дунае, до вступления в войну Англии и Франции (начало марта 1854,года), характеризуется обязательством русских не переходить через Дунай и невозможностью для турок предпринять какие-либо крупные наступательные попытки. Наши войска приняли, однако, сосредоточенную группировку, как будто задача заключалась в том, чтобы отбить наступление через Дунай крупных сил. В действительности же дело заключалось исключительно в том, чтобы не потерпеть мелких неудач, которые могли бы быть раздуты турками и враждебной нам европейской печатью, чтобы подорвать престиж русских войск и облегчить партиям войны во Франции и Англии увлечь эти государства на открытый разрыв с Россией. Пользуясь тем, что русские были связаны обязательством не переходить Дунай, и, следовательно, турки за Дунаем находились в полной безопасности, Омер-паша сосредоточил свои силы в двух группах — у Видина и Туртукая — и совершил две удачные вылазки на левый берег Дуная: первая — это переправа турок у Ольтениды, отражение первого русского натиска и затем добровольный уход турок за Дунай; вторая — безнаказанная атака турок на русский полк, квартировавший в селе Четатги. Эти ничтожные булавочные уколы позволили кричать о турецких победах, о том, что русская армия совсем не так страшна, как рисуют ее воспоминания о наполеоновских походах, и в результате получили крупное реальное значение.
Паскевич и осада Силистрии. Второй период Дунайской кампании начался 23-25 марта весьма успешной переправой русской армии через нижний Дунай, в Добруджу. Быстрое развитие активных действий, разгром вдвое слабейших сил турок, овладение Балканами, угроза Константинополю могли бы заставить умолкнуть враждебные нам течения в Австрии и внушить почтение к русской армии, На беду русских, главнокомандующим был назначен князь Паскевич, величайший военный авторитет в глазах Николая I. Паскевич, поклонник церемониального марша, эгоистический генерал, опасавшийся ставить на карту свою раздутую репутацию, купленную не слишком трудными победами над персами, поляками, венгерцами, импонировал своими стратегическими идеями, лежавшими в русле сокрушения: 1) всегда держать силы сосредоточенными, жертвуя второстепенными интересами; 2) уделять величайшее внимание правильному снабжению армии. Паскевич оценивал Австрию, как нашего важнейшего врага; таран, по его мнению, следовало нацелить на Карпаты, а не на Балканы; турки являлись второстепенным врагом, которому следовало уделять минимум сил и внимания; развертывание русской армии на Дунае, тылом к Австрии, представлялось ему, как капитальная ошибка. Надо было уходить, как можно скорее, из дунайских княжеств за р. Прут. Николай I не разделял этой панической оценки политического положения; он ожидал, что победа над турками заставит Австрию прекратить бряцание оружием.
Основная ошибка мышления Паскевича заключалась в недооценке реальных военных событий, признаваемых им за второстепенные, в пользу главного театра, лишь туманно намечавшегося в будущем. Даже в момент осады Севастополя Паскевич противился всеми силами отправке подкреплений на этот второстепенный театр, чтобы не ослабить себя на жизненном направлении против главного возможного врага — Австрии. Но так как последний враг так и не выступил, и Восточная война сложилась только в плоскости измора, в борьбе не на жизненных направлениях, а на второстепенных театрах, то идеология сокрушения, представленная Паскевичем, вела лишь к увеличению числа бездействующих русских войск за счет действующих, к понижению энергии наших усилий и к повышению расходов войны.
Повинуясь формальному приказу императора Николая, Паскевич, медленно подвигаясь, приступил 17 мая к осаде Силистрии — старой турецкой крепости, с вынесенными на 1?—2 версты временными укреплениями. Паскевич опасался, что англичане и французы, начавшие собираться в Варне, вместе с турками атакуют его. Конечно, живая сила неприятеля интересовала печального стратега сокрушения гораздо больше, чем непосредственный географический объект — Силистрия. Поэтому Паскевич не обложил последнюю крепость, а стал рядом с ней, выделил ничтожные силы для самой осторожной постепенной атаки слабого земляного форта Араб-табия, а главные силы держал сосредоточенно на предмостной позиции у Дуная и энергично укреплял ее, готовясь к бою с неприятелем, который вовсе не собирался показываться. Более формального выполнения директивы царя — атаковать Силистрию — трудно было придумать. Один из военных инженеров, руководивший осадными работами, прославившийся впоследствии под Севастополем — Тотлебен — подслушал солдатский разговор, так пояснявший непонятные армии распоряжения Паскевича: “За что мы здесь деремся”, спрашивает один служивый другого. “Какой ты дурак, — последовал ответ, — паша хочет сдать Силистрию, а фельдмаршал не хочет ее взять”.
Критическое отношение к распоряжениям Паскевича вылилось в импровизацию, в ночь на 29 мая, штурма Араб-табия. После отбитой вылазки турок, Араб-табия смолк и казался совершенно очищенным гарнизоном. Гвардейские офицеры — Костанда, граф Орлов, князь Щербатов — находившиеся при генерале Сельване, командующем войсками, ведшими осадные работы, сговорились и подбили его — двинуться немедленно и захватить турецкий форт. В первом часу ночи двинулись три батальона; в 50 шагах от форта наши барабаны ударили бой к атаке и разбудили спящих турок. Все же удалось перебраться через ров, глубиной в 12 фут, с крутыми откосами, взобраться на бруствер; [45] началась штыковая свалка. Форт был уже почти в наших руках, когда генерал Сельван был убит, а заместитель его, генерал Веселицкий, человек робкий перед неприятелем и еще больше перед начальством, испугавшись ответственности перед Паскевичем за проявление инициативы, приказал ударить отбой. Войска отступили с потерей в 939 человек.
В дальнейшем, так как было разрешено при осаде применять только лопаты, то эти “практические саперные работы” ознаменовались лишь несколькими удачными минными взрывами частей укрепления, классическим переходом через ров летучей сапой и т. д. Чувствуя свое ложное положение, Паскевич сказался контуженным, уехал из армии, и 21 июня приказал снять осаду. К 26 июня русские ушли за Дунай. В глазах всего мира неспособность русских справиться с ничтожными укреплениями Силистрии рассматривалась, как высокое торжество турок и глубокое падение наших военных достоинств. Через месяц, отбив попытки турок на Дунае, русская армия, ввиду сосредоточившихся на границе австрийцев, начала отступление из княжеств, закончившееся к 16 сентября.
Уход русских войск с Дуная надвинул опасность на Севастополь; вся Дунайская кампания являлась следствием ошибочной оценки политического положения и представляет нагромождение ошибок. Однако, переход России к оборонительной войне являлся политической необходимостью; несмотря на все уродства командования Паскевича, его решение приступить к отходу, — сначала за Дунай, затем за р. Прут, — следует приветствовать. Оно было тем труднее, что русское общество, далекое от трезвой оценки обстановки, не понимало его.
Перевозка союзных войск в Галиполи. Вопрос о вооруженной поддержке Турции встал перед Францией и Англией еще летом 1853 года. 3 января 1854 года союзные эскадры вошли в Черное море и вынудили русский флот укрыться в Севастополе. В начале февраля русские послы покинули Лондон и Париж. Но только с отпуском 7 марта кредитов на войну началась во Франции мобилизационная работа. Первоначально намечалась отправка в Турцию 6 тыс. французов и 3 тыс. англичан; не совсем понятным являлось, что с такими силами можно было предпринять против России; затем французы повысили свою долю до 3 дивизий; в конечном счете наметилась переброска 40 тыс. французов и 30 тыс. англичан.
Никаких мобилизационных соображений во Франции не разрабатывалось. Начальник департамента личного состава полковник Трошю, ввиду очевидной неминуемости войны, предложил начальникам других отделов военного министерства собраться у него, и в частном порядке, втайне от начальства, обсудить заранее соображения о том, что делать, если от императора придет неожиданный приказ — отправить в Турцию две-три дивизии. Ввиду молчания сверху, подчиненные, сохраняя видимость импровизации, готовили сюрприз, чтобы отличиться. Заговор отчасти удался, и Наполеон III получил впечатление всемогущества импровизации.
19 марта, через 12 дней после официального приступа к подготовке экспедиции, тысяча французских солдат и штаб десанта уже отплыли из Марселя на 3 пароходах в Галиполи. Но если с мобилизацией сравнительно небольших сил десантного корпуса Франция, с крайним напряжением, кое как справилась, то перевозка была организована отвратительно. Никакого учета судов, пригодных для перевозки войск, французское морское министерство не вело; ”а на него выпала задача морской перевозки, и отдельные части, предназначенные в состав десанта, хаотично прибывали в Марсель для дальнейшей отправки. Морское министерство фрахтовало любые суда; судовладельцы, привлеченные заработком, чинили совершенно негодные, предназначенные на слом суда, и предлагали свои услуги правительству; матросов не хватало; порядка отправки выработано не было; грузили в первую очередь наиболее назойливые части; пехоту решили перевозить преимущественно на пароходах, а артиллерию, обоз и запасы — отправлять на парусных судах. Парусники оплачивались посуточно, а не за рейс, встречали противные ветра и отстаивались в различных портах Сирии, Египта, Греции. В конце мая, через два месяца после начала перевозок, в Галиполи не было еще ни одной боеспособной части, а только обрывки десанта. Штаб последнего посылал военные суда во все порты восточной части Средиземного моря подгонять парусников к цели их плавания.
Такая неупорядоченная переброска десанта представляла плохое начало войны; она осталась безнаказанной только потому, что Турция представляла превосходную промежуточную базу, где десант мог организоваться и получить снабжение из турецких источников.
Первые промежуточные цели. Галипольский полуостров был избран пунктом высадки по предложению англичан. Утверждение на нем союзников являлось их первой целью войны. Союзники не понимали, что мобилизация австрийской армии в тылу русских озабочивает последних больше, чем англо-французский десант; союзники ожидали, что русские, после переправы через Дунай, разгромят турок и двинуться на Константинополь.
Но так как русские не продвигались от Дуная, то сосредоточение союзников у Галиполи теряло всякое значение. 11 июня было решено перебросить союзную армию из Галиполи в Варну, откуда она могла бы непосредственно поддержать оборону турками Дуная. Это явилось второй целью союзников. Большая часть пехоты перевозилась морем; кавалерия и часть артиллерии направлялись сухим путем через Андрианополь. С 27 июня союзники начали сосредоточиваться в Варне; но в этот день русские, сняв осаду Силистрии, отступили за Дунай; только небольшие силы оставались еще в Добрудже. 19 июля французы, собрав свои силы, решили предпринять экспедицию в Добруджу, чтобы установить, наконец, соприкосновение с русскими. Движение началось 21 июля; три участвовавших дивизии возвратились из нее 4—18 августа. Так как с 27 июля русские уходили уже за р. Прут, то лишь передовые части французов имели ничтожную стычку с казаками. Во французских войсках, участвовавших в этой экспедиции, вспыхнула сильная холерная эпидемия. Заболело свыше 8 тыс., умерло свыше 5 тыс. 10 августа в Варне разразился огромный пожар, вызванный поджогом сочувствовавших нам болгар и греков, который уничтожил массу заготовленного союзниками снабжения. Сосредоточение у Варны оказалось также ударом по пустому месту.
Высадка в Крыму. Уход русских можно было предвидеть уже в половине июля. Действия в Молдавии и Бессарабии совместно с австрийцами и турками представляли цель, совершенно не интересовавшую Англию, и трудно достижимую по отсутствию достаточных обозов. Англия стремилась, прежде всего, к утверждению своего могущества на море и к нанесению ущерба морской силе России. Базой последней на Черном море являлся Севастополь. Идея высадки в Крыму и захвата Севастополя, мелькавшая с начала войны, начала оформляться ,18 июля; 8 августа решение было принято окончательно.
Только 7 сентября английская, французская, и турецкая эскадры смогли отплыть в Крым. Союзный десант состоял из 23 тыс. французов, 7 тыс. турок, 27 тыс. англичан. По недостатку транспорта, в Варне осталась одна французская пехотная дивизия, которая могла быть перевезена только во вторую очередь, и одна кав. дивизия. Турецкая дивизия была включена в состав десанта преимущественно по политическим соображениям. Основную массу населения Крыма в 1854 г. составляли 257 тыс. татар-мусульман, в глазах которых турки представляли известный религиозный и политический авторитет. И действительно, во время пребывания союзников в Крыму, до 30 тыс. татар перешло на их сторону, что облегчило продовольствие, разведку и дало союзникам рабочую силу для тыловых работ. Кроме того турки при союзниках предназначались на роль белых негров и были поделены между англичанами и французами. Особенно плохо пришлось английским туркам, которых хозяева не кормили, и которые скоро вымерли.
Французские войска перевозились на 55 военных и 17 коммерческих судах; турецкая дивизия — на 9 турецких линейных кораблях; английские войска — на 150 транспортах; на английской эскадре, состоявшей из 10 линейных кораблей и 15 фрегатов, десанта не было, чтобы, не связывать ее боевой деятельности. Тщательно были подготовлены средства для перевозки десанта на берег, и войска были обучены погрузке и выгрузке с судов. Осадная французская артиллерия не успела собраться к началу Крымской экспедиции: имелось только 24 орудия из предназначавшихся 56; пришлось позаимствовать у турок 41 тяжелое орудие. Так как намечалась ускоренная атака Севастополя, то союзники везли с собой и осадное инженерное имущество; так, французы погрузили с собой 8 тыс. туров и 16 тыс. фашин, имели в запасе 20 тыс. штук рабочего инструмента и 100 тыс. земляных мешков.
Наполеон III и командующий французской армией Сент-Арно предлагали высадить союзные армии у Феодосии, где имелась хорошая гавань, и двинуть их оттуда к Симферополю. Русская армия была бы вынуждена дать сражение, отойдя не далее Симферополя. Победа у Симферополя отдавала союзникам весь Крым, и заставила бы русских эвакуировать Севастополь без боя. Но это овладение Крымом в стиле сокрушения совершенно не улыбалось англичанам; Раглан вовсе не имел обоза, был очень мало уверен в способности английской армии к маневру и наотрез отказался углубиться на сушу. По настоянию англичан, удар десанта нацеливался не на полевую русскую армию и сообщения Севастополя, а непосредственно на Севастополь; армии союзников не должны были удаляться от побережья.
Высадка состоялась на пляже недалеко от Евпатории; 12 и 13 сентября ей мешало волнение; 14 сентября большая часть пехоты и полевой артиллерии были высажены, но дальнейшее течение высадки задержалось вновь волнением; особенно задержались англичане, которые смогли окончательно изготовиться на берегу только на 5-й день высадки, вечером 18 сентября.
Появление неприятельского флота из 256 судов было обнаружено русскими уже 11 сентября. Несмотря на то, что в августе вся заграничная пресса была полна статьями о предстоящей атаке Севастополя, численность наших войск в Крыму была доведена только до 50 тыс., так как, по взглядам стратегии сокрушения, этот второстепенный театр не должен был усиливаться в ущерб главному — на австро-русской границе: 38 тыс. Меньшикова были разбросаны по всему Крыму, за исключением его восточной оконечности, где у Керчи, для обороны входа в Азовское море, было собрано 12 тыс. Хомутова. Меньшиков не решился активно препятствовать высадке союзников, что было связано с подставлением русских войск, на плоском евпаторийском берегу, под огонь могущественной судовой артиллерии; он спешно начал сосредоточивать войска на высокое плато левого берега р. Альмы, чтобы преградить союзникам путь к Севастополю. Некоторые русские части прошли в трое суток до 150 километров.
Организация союзного командования. Наполеон III предложил, чтобы в день боя на море командование объединилось английским адмиралом, а на суше — командующим французской армией. Но Англия отказалась от каких либо соглашений; Англия, Франция, Турция оставались формально свободными в своих решениях; даже английский адмирал не был подчинен английскому командующему армией. Англия ссылалась на формальные основания — невозможность для нее, по конституционным соображениям, подчинить английских солдат иноземным начальникам. Все решения общего порядка должны были приниматься после совещания самостоятельных представителей армии и флота Англии, Франции и Турции, поскольку на совещании удавалось согласовать их стремления.
Отсюда, конечно, вытекали крупные военные невыгоды. Но Англия шла на них сознательно; опираясь на свои преимущества политического и экономического порядка, на богатство своего транспорта, Англия рассчитывала, что она сумеет диктовать свою волю союзникам; ценой огромных трений ей действительно удалось подчинить себе действия не только бедной Турции, но и сделать призрачной свободу французского командования.
Больше всех от отсутствия соглашения о командовании пострадала политически слабейшая Турция. Ее главнокомандующий, Омер-паша, ясно понимал невозможность для Турции преследовать в Крыму какие-либо реальные выгоды, и печальную роль турецких войск при обслуживании англичан и французов. С уходом русских с Дуная у турок оставалось соприкосновение с русскими только на Кавказе. Только на Кавказском фронте турки могли отстаивать свои интересы. Поэтому Омер-паша согласился выделить в Крым лишь одну турецкую дивизию. Критическое положение, в котором оказались союзники на следующую зиму перед Севастополем, заставило их настоять на сосредоточении в январе 1855 года в Крыму 45 тыс. турецких войск. Омер-паша разрешил это позаимствование под условием, что турок не будут привлекать к осадным работам. В мае 1855 г. русские на кавказском фронте перешли в наступление и грозили 'Карсу и Эрзеруму. Омер-паша настаивал на отправке турецких войск из Крыма для зашиты турецкой территории. Но англичане, которым турецкие дивизии были нужны для охраны Евпатории, Балаклавы, Керчи, употребили могучие средства финансового давления на турецкое правительство, отказали туркам в транспортных средствах и удержали турок в Крыму, несмотря на их самые горячие протесты.
Сражение на р. Альме. Ввиду большой боеспособности французских войск, англичане при высадке предоставили французам правый, более опасный, как ближайший к Севастополю, участок высадки, а сами выбрались на берег на левом, более удаленном, участке. Затем союзники зашли, для движения к Севастополю вдоль побережья, левым плечом вперед. Французы оказались рядом с морем, прикрытыми судовой артиллерией; англичане — на открытом левом фланге; это отвечало тому обстоятельству, что англичане имели конницу, а французы — нет. В таком порядке союзники подошли к р. Альме; утром 20 сентября, разделенные этой маленькой речкой, стояли 33 тыс. русских с 96 орудиями против 55 тыс. англо-французов, со 120 орудиями, не считая могучей артиллерии союзного флота. Небольшие силы русских растянулись вдоль Альмы на 8 километров, причем нижнее течение Альмы, наиболее трудно доступное, на протяжении 3 километров вовсе занято не было. Превосходство в коннице было у русских; союзники не имели транспорта, который позволил бы им оторваться от моря и преследовать русских; союзники могли рассчитывать уничтожить русскую армию, только охватывая ее своим левым флангом и прижимая к морю; этому благоприятствовало исходное положение англичан, протягивавшееся на запад далее русского правого фланга.
Но условия союзного командования заставляли отказываться от всяких сложных планов; англичане не только не пытались охватить правый фланг русских, но сжались к центру; с трудом можно было достигнуть объединения во времени наступления англичан, систематически опаздывавших, и французов. Лучшие боевые качества французов, двойной перевес сил (40 французских и турецких батальонов против 21 русского батальона) и поддержка судовой артиллерии естественно предопределили перенос центра тяжести активных действий против левого фланга русских. Союзники отжимали русских от моря вместо того, чтобы опрокидывать их в море.
Русские успешно отбили все фронтальные атаки англичан, несмотря на перевес их сил (26 английских батальон, против 21 русских); английское наступление представляло удивительное для XIX века зрелище развернутого строя, протяжением в 3 км, медленно подвигавшегося вперед, с остановками под русской картечью для выравнивания линии. Но французская дивизия Боске охватила нас со стороны моря и, поддержанная огнем мелких судов, вскарабкалась на обрывавшиеся к морю высоты; неудача русских контратак, которые велись в густых построениях, против французов, вынудила князя Меньшикова к отступлению. Стройность и дисциплина русских произвели на французов такое впечатление, что они не только не думали о преследовании, но забыли подать помощь англичанам, против которых русское правое крыло успешно держалось еще свыше часа после того, как сражение на левом крыле было проиграно. Отступление русских, довольно поспешное, прикрывалось стройно отходившим арьергардом и конницей. Союзники оставались на р. Альме в течение трех суток. Потери русских — 5700 чел. — превосходили потери союзников — 4300 чел. Мы платились за густоту построении и за недостаточное развитие боя в стрелковых цепях.
Устройство союзников на Херсонесском плато. В сражении под Альмой, почти против двойных сил, Меньшиков выполнил по отношению к Севастополю тот тяжелый долг, который Кутузов выполнил под Бородиным по отношению к Москве. После этого сражения Меньшиков сначала отвел свою армию к Севастополю; последнему теперь угрожала атака союзников с сухого пути, на Северную сторону его приморских укреплений, в связи с возможным прорывом флота союзников во внутренность обширной Севастопольской бухты. Таковы были, действительно, намерения союзников. Чтобы воспрепятствовать совместным действиям неприятельских сухопутных и морских сил, Меньшиков приказал заградить вход в бухту затоплением 5 кораблей и 2 фрегатов, из более старых судов Черноморского флота. Прорыв неприятельской эскадры в бухту через это заграждение, под перекрестным огнем батарей Северной и Южной стороны, имевших возможность давать до 300 выстрелов в минуту, затруднялся в большой степени.
Единственной целью союзников в Крыму являлась наша морская база — Севастополь; поэтому и задачей русских являлось сосредоточение всех усилий на защите этого географического пункта. Однако Меньшиков заботился преимущественно о том, чтобы его живая сила — армия — не оказалась заблокированной в Севастополе, и сохранила свои сообщения с Россией. Решение Меньшикова было бы правильным, если бы неприятель сколько-нибудь был способен [53] преследовать цели сокрушения. Меньшиков, оставив в Севастополе 6 резервных батальонов, 24 сентября двинулся из Севастополя в направлении на Бахчисарай. Русская полевая армия должна была содействовать обороне Севастополя , лишь косвенно, путем нажима на фланги и тыл союзников.
План атаки союзников на Северное укрепление имел в виду прорыв флота в бухту; узнав о заграждении входа в бухту, союзники решили атаковать Севастополь с южной стороны, обеспеченной с сухого пути лишь слабо обозначенным остовом крепостной ограды. Для этого им предстояло обойти Севастопольскую бухту через Мекензиевы высоты. Это движение перекрещивало дорогу, по которой отступала армия Меньшикова, и союзники даже надвинулись на последние повозки его обоза. В голове движения шли англичане, так как армия союзников, первоначально нацеленная на Северное укрепление, для своего обходного движения должна была повернуть влево. Англичане достигли 26 сентября Балаклавы, и заняли этот порт для нужд снабжения английской армии. Французы, не допущенные в Балаклаву, должны были искать другую бухту для питания своей армии; они выбрали Камышевую бухту, оказавшуюся прекрасной по своим достоинствам. Выбор этих баз снабжения обусловил и необходимость для французов занять на Херсонесском плато, для атаки Севастополя, левый участок, уступив правый англичанам, дабы избежать перекрещивания путей снабжения. Англичане, смотревшие на Балаклавский порт, как на свою добычу, вместе с тем естественно, в придачу, получили и самую трудную атаку и почетное место на открытом фланге осады, что, впрочем, отнюдь не входило в их расчеты.
Материальные средства Севастополя. Положение плохо укрепленного Севастополя, с ничтожным сухопутным гарнизоном, имело свои выигрышные стороны. В Севастополе, кроме 8 тыс. преимущественно резервных войск, находилось 18 тыс. прекрасных моряков, в большинстве хорошо обученных стрельбе из тяжелых орудий, с отборным командным составом; 3 тыс. остались на судах, а остальные сразу были взяты для сухопутной обороны. В Севастополе имелось до 5 тыс. орудий, значительной частью тяжелых калибров; к ним имелось почти 800 тыс. снарядов и 65 тыс. пудов пороха. Имелся семимесячный запас продовольствия для эскадры, большой морской госпиталь, богатые технические средства порта. Уже через неделю, к 1 октября, [55] гарнизон был усилен 3 полками; затем начался беспрерывный поток подкреплений в Севастополь, пути сообщения коего с Россией не были преграждены. В этих условиях нужно было лишь организационное руководство, которое бы помогло развертыванию богатых артиллерийских средств Севастополя.. Таким организатором обороны явился инженер Тотлебен; важнейшая заслуга последнего заключалась в беспрерывном вооружении новых батарей на сухопутной линии обороны; всего здесь перебывало до 2500 орудий, наиболее тяжелых из обширного имевшегося запаса.
Линия сухопутной обороны протягивалась почти на 8 километров, и образовывалась так называемыми бастионами, носившими с левой руки к правой номера 1—8; между бастионами 2 и 3 находилась командующая городом и рейдом высота — Малахов курган, названная, по имени убитого здесь доблестного вождя черноморского флота, Корниловским бастионом; бастионы выдавались лишь в слабой степени, и оборона имела, в общем, слабо изогнутый, линейный характер. Южная бухта делила внутренность крепости на две части: западную — Городскую, и восточную — Корабельную. В руках начальника инженеров Севастопольской крепости, ген. Павловского, развитие сухопутных укреплений в течение первого года войны подвигалось черепашьим шагом{20}. Профиль укреплений была слабой; большинство бастионов имели законченными лишь горжевые казармы; соединялись они слабой каменной стеной, приспособленной к обороне.
Недостатком начертания являлось недостаточное удаление укреплений от города и порта. Командующие высоты, на удалении 1 километра, оставались не занятыми. Глубина позиции была недостаточна; стрелковая позиция и артиллерийская совмещались на одной линии, что должно было поставить пехоту под расстрел во время артиллерийского боя. Укрытий для гарнизона было недостаточно.
Тотлебен, сосредоточивший в своих руках руководство оборонительными работами, не проявил инициативы в изменении начертания фронта. Вместо того, чтобы сразу занять высоты перед Малаховым курганом, он сначала (развивал тыловые позиции и приспособлял улицы города к обороне; свою ошибку Тотлебен начал исправлять лишь весной 1855 года когда было уже поздно. Тактическое несовершенство севастопольских позиций сказалось уже в первый день бомбардировки, когда наша артиллерия на 2 выстрела англо-французов отвечала 5 выстрелами, а потери наши оказались в 1100 человек против 344 союзников. Оборона Севастополя основывалась сразу же на щедром расходовании живой силы.
Неуспех ускоренной атаки. Талантливый, но легкомысленный вождь французов, Сент-Арно, имел в виду штурмовать Севастополь, не ожидая выгрузки с кораблей тяжелой артиллерии. Но он умер сейчас же по прибытии союзников на Херсонесское плато. Его преемник, Канробер, не рискнул атаковать Севастополь без осадной артиллерии. 9 октября союзники начали возводить позицию, прикрывающую вооружение осадных батарей, которые были готовы к открытию огня только через 8 дней. 126 тяжелым орудиям союзников Севастополь мог противопоставить 118 тяжелых орудий, не считая 223 противоштурмовых пушек.
17 октября начался артиллерийский бой; одновременно флот начал обстрел береговых укреплений. Главные усилия союзников направлялись на центр сухопутной обороны, с уклоном на Городскую сторону: французы готовились штурмовать бастион № 4, англичане — бастион № 3. Результаты артиллерийского боя, однако, оказались в нашу пользу; на береговом фронте 250 русских орудий, действовавшие из каменных казематов, оказались сильнее 1000 орудий одного борта деревянных судов. 16 тыс. русских снарядов перебили 510 моряков и нанесли многим судам тяжелые повреждения, а 30 тыс. снарядов, выпущенные флотом, выбили только 138 береговых артиллеристов. На сухопутье наши моряки поддерживали такой же быстрый огонь, к которому они готовились в морском бою на короткой дистанции: всего за день они выпустили дочти по 170 выстрелов на орудие; французские батареи, позиции коих были выдвинуты на 450 саженей, и поражались перекрестным огнем, попытались соперничать с нами в быстроте огня в выпустили утром приблизительно по 80 снарядов на орудие; но после полудня французские батареи, подавленные нашим огнем, замолчали. Позиция англичан была дальше (600 сажен) и не столь скученная, как французская; орудия были лучше и частью уже придавали вращение снаряду; стреляли англичане не торопясь (67 выстрелов за день) и нанесли большие потери бастиону № 3. Однако полная неудача у флота и французов заставила их отказаться от немедленного штурма.
Наступательные действия русских. Артиллерийский бой продолжался затем несколько дней; однако за ночь все повреждения чинились, на смену одного подбитого русского орудия являлось два новых. Союзники еще не откладывали мысли о штурме, выдвигали вперед свои параллели, но инициатива перешла к русским. Подошедшие подкрепления к началу ноября довели силы русских в окрестностях Севастополя до 90 тыс. против 70 тыс. союзников.
Уже 25 октября ген. Липранди произвел демонстративный нажим на турецкие части, оставленные для обороны Балаклавы; часть турецкой позиции и 11 орудий были захвачены, английская кавалерия, направленная в контратаку, расстреляна. С точки зрения сокрушения этот успех не парализовал невыгод раскрытия перед союзниками опасности их расположения. Союзники начали усиленно укреплять свой фланг и тыл, создавая настоящую контрвалационную линию, которая бы прикрывала все Херсонесское плато и Балаклаву. Но с точки зрения измора были достигнуты огромные результаты: в этом бою мы перехватили шоссейное сообщение Балаклавы с расположением англичан; в течение всей зимы 1854 — 55 гг. и следующей весны англичанам пришлось доставлять на позиции все снабжение из Балаклавы по скверному проселку, с бездонной грязью, крутыми подъемами; на этом проселке погибли все лошади английской артиллерии и все их попытки образовать обоз; создалось положение, при котором английская армия умирала от голода и холода в 12 км от переполненной запасами Балаклавы.
На 5 ноября была намечена решительная атака русских против открытого английского фланга: русским надо было подняться и развернуться на Инкерманских высотах. Войскам приходилось выполнить ночные движения на очень пересеченной местности. Всего для производства главного удара было назначено 36 тыс. Колонны разновременно вступали в бой и отражались союзниками, развернувшими 23 тыс. Для этого сражения очень характерна громадная убыль высшего командного состава: у атакованных англичан было убито 2 генерала и ранено 7; у русских — 1 генерал убит, 5 ранено. Эта убыль вождей русских колонн гибельно влияла на стройность действий. Колонна Соймонова, за смертью своего доблестного начальника, ушла сразу же с поля сражения. Мы уже начинали торжествовать над англичанами, когда прибыла помощь со стороны французов, доставившая изнемогавший англичанам победу. Потери русских были огромны — 11800 человек, 33% участвовавших в бою войск; они почти вдвое превышали потери союзников — 6200 человек.
Инкерманская неудача подорвала доверие русских войск к высшему командному составу, и остановила наступательные действия русских как раз в момент, представлявшийся наиболее выгодным, чтобы выбросить неприятеля из Крыма, когда на союзников сразу обрушилась грязь, холода, болезни, плохое снабжение, бури на Черном море, отсутствие пополнений и подкреплений. Но она совершенно истощила английскую армию, которая после этого сражения вообще утратила боеспособность. У союзников после этого сражения не осталось ни энергии, ни решимости для штурма Севастополя. Предстояла зимовка, отстаивание в трудных условиях захваченного положения на Херсонесском плато. Решительные действия откладывались. Разочарование союзников видно из того, что герцог Кембриджский и принц Наполеон, английский и французский начальники дивизий, члены царствующих династий, отправившиеся в поход за легкими лаврами, сконфузились и покинули Крым. Обе стороны находились в подавленном настроении.
Ускоренная атака Севастополя решительно не удалась. Важнейшими причинами являлись отказ от маневра на Симферополь, отсутствие ясного плана действий, что привело к тому, что весна и лето 1854 года были союзниками потеряны, десант в Крыму был начат лишь осенью; артиллерия, особенно французская, и сухопутные транспортные средства оказались недостаточными.
Материальное состязание. Раз мы упорствовали в сохранении сосредоточения наших главных и лучших сил против Австрии и не могли в течение зимы развить в Крыму решительного натиска для изгнания союзного десанта, то [60] вопрос борьбы за географический пункт должен был решится тем, какая сторона лучше воспользуется зимним перерывом для того, чтобы ввести большие материальные средства в предстоявшую кампанию 1855 года. Мощная промышленность союзников превосходила наш Луганский завод, поставлявший в Севастополь орудия и снаряды, и Шостенский завод, вырабатывавший порох. Блокада затрудняла доставку в Россию селитры; увеличение мирного производства пороха встречало неодолимые затруднения. На усиление имевшихся в Севастополе 65 тыс. пуд. пороха мелкими порциями было доставлено в течение осады 200 тыс. пуд. — приблизительно втрое больше всего нормального годового производства пороха для армии в России; острота положения с порохом доходила до необходимости разряжать ружейные патроны и брать из них порох для пушек; невидимому, нам удалось тайно купить немного пороха в Пруссии. Тогда как союзники перешли на 52% к стрельбе разрывными бомбами, у нас продолжали преобладать сплошные ядра. Союзники, уже по опыту первого артиллерийского боя под Севастополем, изготовили за зиму 1854—55 гг. новые осадные орудия, мы же оставались с нашими севастопольскими запасами. Количество тяжелых нарезных орудий, много превосходивших по меткости гладкие, быстро росло у союзников. Калибр орудий союзников увеличивался. Особенно действительными оказались новые тяжелые французские мортиры и гаубицы, навесный огонь коих производил в русских рядах наибольшие опустошения.
Однако и союзники должны были делать между отдельными бомбардировками многомесячные перерывы, так как быстрое изготовление снарядов в таком количестве, которое еще не требовалось ни в одну из предшествовавших войн, встречало и у них большие затруднения, а изготовление орудий по новым образцам систематически запаздывало. Военная промышленность и на Западе находилась еще в пеленках
Вследствие невозможности расходовать порох свыше 2000—2500 пудов в сутки, русские не могли использовать превосходства в числе орудий. Пришлось установить голодные нормы огня — по 10—15 выстрелов в день на орудие; самые действительные, крупные калибры — 36-фунт. пушка и 2-пуд. мортира — терпели недостаток в снарядах. Количество тяжелых орудий (до 10-дюймового калибра включительно) на сухопутном фронте Севастополя к концу осады было доведено до 586. Мастерские Севастополя исправили 1210 лафетов и изготовили 179 лафетов. К концу осады число тяжелых орудий союзников было доведено до 638 и превосходило Севастопольскую артиллерию и по числу. В дни затишья мы поддерживали энергичный огонь по осадным работам, но в боевые дни союзники давали в 2-3 раза большее число выстрелов. Всего за осаду на 1356000 орудийных выстрелов союзников русские успели ответить 1107000 выстрелов; в ружейном огне еще большее преимущество находилось у союзников, хотя мы сильно увеличили количество штуцеров{23}; на 28,5 миллионов расстрелянных союзниками патронов приходится 16,5 миллионов израсходованных русскими патронов. Орудий у обороны было подбито 900, у осады — 609.
Сообщения. В этом соревновании техники и материальных средств решающее слово принадлежало превосходству морского транспорта союзников над гужевым — русской армии. Одних артиллерийских грузов французы доставили к Севастополю 3700000 пудов и инженерных — 860000 пуд. Всего союзники доставили 8-9 миллионов пудов артиллерийских и инженерных грузов, не считая огромных запасов продовольствия. И эта доставка, за несколько тысяч верст по морю, была для англичан несравненно проще и удобнее, чем доставка на последние 12 километров от Балаклавы на позиции; англичане задержались с постройкой железной дороги узкой колеи на этом протяжении. Постройка, с [62] укладкой рельс всего на 24 км потребовала 7 месяцев, и была готова только к конечной часта осады, лишь после вмешательства парламента и передачи постройки подрядчику. Это была первая постройка железной дороги во время войны; пустяшная по современному масштабу постройка маленькой узкоколейки оказалась в середине XIX века не по плечу английскому военному ведомству. Вплоть до лета 1855 года у англичан за отсутствием обоза было много хлопот по доставке на этом коротком протяжении тяжелых осадных грузов.
У русских сообщения от Севастополя шли на Симферополь и далее расходились: 1) через Перекоп к Каховке{24} — пункту на Днепре, где последний ближе всего приближается к Перекопу; 2) на Чонгарский полуостров; 3) к Азовскому морю — к Арабату — пункту у основания Арабатской стрелки, или по последней до Геническа, или к Керчи. На сообщениях работало свыше 130 тыс. подвод. Грунтовые дороги в распутицу портились так, что скорость движения транспортов катастрофически падала — до 5 км в сутки. Фуража не хватало, в особенности пока не догадались удалить из Крыма массу бесполезной конницы и лишних запряжек. Значительную помощь оказывал морской транспорт по Азовскому морю, позволявший использовать богатые ресурсы его берегов и Дона.
Тыловая служба в столь недостаточной степени была охвачена и упорядочена штабами и интендантством, что приходилось беспрестанно направлять в тыл толкачей, чтобы продвинуть недостающее снабжение. В случае срочной потребности, снабжение сдавалось посылками, адресованными в Севастополь, в гражданские почтовые учреждения. По почте направлялось госпитальное имущество, в котором чувствовалась острая необходимость; с приближением холодов по почте интендантство выслало для гарнизона Севастополя 30 тысяч полушубков. Почта была мало приспособлена к переброске таких массовых грузов, но до Каховки она успешно проталкивала снабженческие посылки. От Каховки до Севастополя оставалось еще 290 километров; здесь транспортные средства почтового ведомства были совершенно перегружены; получался затор. Первые полушубки прибыли в Севастополь в конце ноября, последние — к концу [63] зимы. Войска, вместо теплой одежды, получили разрешение не сдавать рогож от сухарных кулей; защитники Севастополя кутались в рогожи.
Впрочем, с зимней одеждой у англичан дело обстояло еще хуже. Англичане высадились в Крыму в летнем снаряжении. 14 ноября в Черном море разразилась ужасная буря, от которой пострадало 55 судов союзников. В том числе ураган потопил в Балаклавском порту 11 английских транспортов и повредил 7. На потопленных судах находилась теплая одежда для английской армии и фураж для обозных животных. На замену погибших английская армия получила шерстяные и меховые вещи только в конце февраля. В связи с плохим продовольствием, отсутствие теплой одежды произвело опустошение в рядах английской армии, которая за зиму 1854—55 гг. положительно вымерла. Один английский батальон мог выйти на смотр лишь в составе 8 человек. Только в начале 1855 г. в английском парламенте была разоблачена катастрофа со снабжением, вытекавшая из неспособности военной администрации. Были отпущены громадные средства; английские солдаты, привыкшие жить на всем готовом, были выведены из жалкого беспомощного положения; была доставлена рабочая сила, построены роскошные бараки и конюшни, организована впервые пересылка солдатам большего числа подарков, собранных общественными организациями на родине. Качество пайка было сильно повышено; в него были включены, например, апельсины в значительном количестве, как противоцинготное средство. От ужасной зимы английская армия, однако, оправиться уже не успела.
Трудности русской армии вытекали из условий гужевого транспорта. Выхода из них следовало бы искать в замощении или шоссировании важнейших путей, или в прокладке участка железной дороги; но на такие капитальные меры не пошли. Мы, впрочем, проложили 4-ю грунтовую дорогу, насыпав огромную гать через Сиваш по середине между Перекопом и Чонгарским полуостровом. Вследствие топливных затруднений и слабой распорядительности, хлебопечение в Крыму организовать не удалось. Вместо муки подвозились ржаные сухари, плесневевшие в течение длительной перевозки. “Тюря” из вскипяченных в котлах сухарей составляла основное довольствие защитников Севастополя. Удалось организовать выдачу большого количества хрена, который спасал солдат от цинги.
Необходимость проталкивать большие грузы к Севастополю привела к повышению стоимости гужевого транспорта. Лошади и волы падали от бескормицы. Цена перевозки дошла до 1-2 коп. с пуда-версты; таким образом, транспорт, расходы на который представляют одну из важнейших слагаемых стоимости войны, обходился нам в 50 раз дороже, чем он стоил бы при наличии железной дороги.
Постепенная атака. Отказавшись от немедленного штурма и ожидая подкреплений для начала кампании весной 1855 года, союзники, чтобы сохранить за собой наступательную позицию, перешли к постепенной атаке. Французы очень скоро пододвинулась на 200 шагов к 4-му бастиону. Здесь они остановились; грунт представлял чрезвычайные удобства для минной войны, образуя прослойку глины между двумя каменистыми пластами; в этой прослойке можно было вести галереи без укрепления их деревянными рамами. Французы затеяли минную борьбу, как дилетанты, и позволили опытным русским саперам (сам Тотлебен был артист-минер) одержать целый ряд успехов, преимущественно спортивного характера. Одновременно добровольцы обеих сторон вели между позициями по ночам ожесточенную малую войну.
Для более успешного ведения работ французы сформировали рабочие батальоны (всего до 5 тыс. человек), что представлялось несомненно более правильным, чем выписка англичанами гражданских рабочих.
Приближение французов к 4-му бастиону не давало оснований для перехода к решительным действиям; англичане вперед не продвигались, так как английская армия, несмотря на присылаемые пополнения, частью вымерла и эвакуировалась, частью дезертировала; в строю оставалось всего 8 тыс., на которых ложилась непосильная работа.
В январе положение англичан, бравших до того на себя половину задач под Севастополем, стало настолько трудно, что они сообщили французам, что не только не могут продвигаться вперед, но не могут и охранять занимаемое расположение, и просили французов сменить их части на правом фланге, против Малахова кургана. Одновременно было решено распространить фронт атаки и на Малахов курган, как на важнейшую командующую часть крепостной позиции. “Старая” атака на Городскую сторону была почти заброшена, центр тяжести перенесся на “новую” атаку французов — против Корабельной стороны. [65]
13 февраля французы начали работы на новом направлении; только теперь Тотлебен, тративший до того времени рабочую силу на укрепление тыловых позиций в самом городе, отдал себе отчет в значении командующих точек перед Малаховым курганом; с 21 февраля мы приступили к выносу на них линии обороны. Здесь были устроены редуты Волынский, Селенгинский и Камчатский. Эти работы, начатые на 2 месяца раньше, принесли бы обороне огромную пользу. Теперь же они запоздали и принесли только вред. На глазах приближающегося противника, под сильным огнем, прочно укрепиться нам не удалось; созданные укрепления, по захвате их французами, лишь ускорили их приближение к главной позиции.
Сокрушение и измор в дискуссии между союзниками. 19 мая Канробера на посту командующего французской армией сменил генерал Пелисье. Канробер был вынужден уйти вследствие разногласия с англичанами. Телеграфный кабель, проложенный от Варны к Балаклаве, связывал теперь союзное командование в Крыму с их столицами. Силы союзников выросли до 185 тыс. бойцов против 100 тыс. русских, имевшихся как в гарнизоне, так и в стоявшей на Мекензиевых высотах полевой армии. Наполеон III находил, что в этих условиях незачем терять время и средства на осаду Севастополя, сохранявшего свободные сообщения. Вместо материального сражения, борьбы за географический пункт, надлежит обратиться к рецепту стратегии сокрушения, атаковать русскую живую силу — полевую армию, уничтожить или отбросить эти 50—60 тыс., перерезать сообщения Севастополя; можно было быть убежденным, что Севастополь, потерявший сообщения и соприкосновение с полевой армией, не продержится и в течение недели. Иначе же осада Севастополя может превратиться в многолетнюю, воскресит в наши времена Троянскую войну. Наполеон Ш намечал оставить под Севастополем слабые силы; главные силы французов перебросить в Алушту и оттуда ударить ими вдоль шоссе на Симферополь; англичане должны были вести вспомогательное наступление в охват Мекензиевых высот, занятых русскими, с востока. Этот сокрушительный маневр должен был сразу покончить с сопротивлением Севастополя. Только переход к маневру, по мнению Наполеона III, Ниэля и Канробера позволял использовать перевес сил союзников — 190 тыс. против 120 тыс. русских. Исходя из необходимости предварительно покончить с русской [66] полевой армией, Наполеон III крайне не сочувствовал всяким энергичным действиям непосредственно против Севастопольского фронта, и категорически воспрещал развитие каких-либо второстепенных операций. Наполеон III давал свои директивы по телеграфу, и для наблюдения за выполнением их прислал в Крым своего генерал-адъютанта, военного инженера Ниэля...
Англичане рассуждали иначе. Перевес материальных сил союзников под Севастополем уже ярко чувствовался. Войска обжились, осмотрелись, обстроились. Дело было налажено. Всякое углубление внутрь полуострова, атака неведомых позиций, маневрирование при отсутствии кавалерии и обозов, являлось авантюрой. Превосходство сообщений союзников давало себя знать, но лишь до тех пор, пока союзники не удалялись от морского берега. Надо было лишь еще более ухудшить условия сообщений русских, а для этого овладеть Керченским проливом, ворваться в Азовское море, уничтожить склады на его берегах, что приведет к тому, что русские утратят важную артерию снабжения. Экспедиция в Азовское море поощрит и кавказских горцев к более энергичным действиям.
Таким образом, как Наполеон III, так и англичане направляли свои планы против русских сообщений; но Наполеон III хотел провести удар на сообщения сокрушительно, в стиле своего дяди, а англичане — в стиле нажима XVIII века, в духе измора; Наполеон Ш стремился разгромить русскую армию и взять в плен гарнизон Севастополя; англичане же стремились настолько ухудшить условия существования русских в окрестностях Севастополя, чтобы русские их добровольно покинули, или по крайней мере, ослабили в них свои силы.
Материальное превосходство союзников было уже засвидетельствовано бомбардировкой 9 — 19 апреля. На 165 тыс. орудийных выстрелов русские ответили только 89 тыс.; потери русских достигали 6130 против 1850 союзников. Однако геройские моряки продолжали держаться у орудий, разрушения исправлялись. Вследствие этого, а также отрицательного взгляда Наполеона III на фронтальный штурм Севастополя, Канробер, несмотря на полууспех бомбардировки, на штурм не согласился. Англичане же усердно настаивали на штурме, вся тяжесть которого должна была пасть на французов, так как английские окопы находились еще на таком удалении, что английские войска могли бы только обозначить свое участие в штурме.
Керченская экспедиция. Канробер, отменивший по приказу Наполеона III Керченскую экспедицию, был вынужден саботажем англичан подать в отставку. Его преемник, Пелисье, решил держаться английской ориентации, хотя бы это привело к расхождению с директивами Наполеона III. Через два дня после вступления в командование Пелисье, союзники погрузили 18 тыс. войска на суда и направили их к Керчи.
Русское командование рассуждало, как и Наполеон III, только в пределах логики сокрушения: Керчь — это только географический пункт, содействующий снабжению Севастополя; дробление сил крайне нежелательно. Наша разведка во время уведомила об организации и отплытии экспедиции. В районе Керчи находился отряд генерала Врангеля, силой почти в 9 тыс. человек; можно было бы вовремя его поддержать. Но Горчаков, сменивший в Крыму Меньшикова, был далек от того, что бы ослаблять свое бездействовавшее ядро; он доносил военному министру после потери нами Азовского моря: “послать подкрепления войскам восточной части Крыма значило действовать в смысле неприятеля, стремившегося различного рода демонстрациями и второстепенными действиями принудить нас к раздроблению сил, чтобы получить возможность решительным ударом овладеть Севастополем, а потом и всем Крымом”. Не только не думая усилять Врангеля, Горчаков заботился о том, чтобы последний ни в коем случае не допустил себя отрезать от главных сил: “конечно, с силами, которыми вы располагаете, нельзя будет противиться высадке. Необходимо только стараться не потерять внутренней линии со мной”.
При такой выдержке сокрушительной стратегии со стороны русских, участь “второстепенной” Керчи, 100 мин, бонов, заграждений из 40 затопленных судов, устроенных в Керченском проливе, и 62 тяжелых орудий, обстреливавших пролив, была решена.
24 мая пролив и Керчь были захвачены; в течение следующих 12 дней союзники уничтожили до 500 русских торговых судов, укрывшихся в Азовском море, бомбардировали и сожгли запасы в Бердянске, Геническе, Таганроге, Ейске, Мариуполе. Всего мы потеряли запасы продовольствия на стотысячную армию, на срок четырех месяцев; небольшая часть этих запасов досталась союзникам. Наши войска в Крыму с этого момента были обречены на сокращенный, голодный паек...
Агония Севастополя. Вторым предприятием Пелисье, 7 июня, был штурм передовой позиции (Камчатского люнета, Волынского и Селенгинского редута), закончившейся успешно, с потерей до 6 тыс. с каждой стороны. Горчаков почти сознательно отказался от расходования резервов на передовые позиции Севастополя, и уступил как эту передовую позицию, так и кладбище (потери с обеих сторон по 4 тыс.) перед правым флангом крепостной позиции. Между тем, если бы он затянул борьбу на этих пунктах, Делисье, которым был очень недоволен Наполеон III, был бы сменен, в рядах союзников началось бы разложение. Уступчивость же Горчакова, вытекавшая из его пессимистического настроения, усилила позицию Пелисье. Горчаков жалел расходовать войска на защиту географических пунктов и берег их для решительного полевого боя, что при сложившихся условиях войны было неправильно.
Ободренный успехом, Пелисье решился на общий штурм Севастополя: после однодневной жестокой бомбардировки, вырвавшей из состава гарнизона 4 тыс., в ночь на 18 июня союзники, весьма недружно, бросились на штурм, который был отбит с большими потерями.
Превосходство неприятеля в огне становилось настолько чувствительным, мы несли столь огромные потери, что самым благоразумным решением с нашей стороны было бы — очистить Южную сторону Севастополя, где приходившие части толклись, как в ступке, и уничтожались. После потери передовой позиции Горчаков готов был эвакуировать Севастополь; но после отбитого штурма провести такое решение было невозможно; отбитый штурм позволил [69] правительству и русскому обществу выдвинуть требование — защищать Севастополь до конца.
На донесения Горчакова о нашей беспомощности в разыгрывавшемся материальном состязании, из Петербурга был прислан генерал Вревский с директивой — настоять на переходе в наступление полевой армии против Балаклавы, на тылы союзников, чтобы попытаться решительным ударом заставить союзников снять осаду. Горчаков ясно понимал всю несбыточность этих чаяний; помимо 50 тыс. гарнизона Севастополя, он располагал всего 70-тыс. армией, а союзники имели до 200 тыс., располагались на чрезвычайно сильных от природы позициях, основательно укрепленных. Горчаков решил, для удовлетворения воинственных петроградских кругов, произвести 16 августа демонстративное наступление на Черной речке. Удалось сосредоточить до 58 тыс., в том числе свыше 10 тыс. бесполезной по обстоятельствам конницы. При несовершенстве методов управления, правая колонна Реада перешла в решительное наступление на Федюхины высоты и произвела ряд отдельных ударов. Русские были отброшены за Черную речку, союзники не преследовали.
Потери русских, при этом жесте отчаяния, превышали 8 тыс., потери союзников — около 2 тыс... Эта победа; укрепила положение Пелисье, находившегося накануне отставки, и позволила последнему, вопреки Наполеону III, сделать новое усилие для непосредственного захвата Севастополя. На следующий же день после сражения на Черной речке, 17 августа, загремела последняя бомбардировка, продолжавшаяся три недели, до полудня 8 сентября, когда был произведен общий штурм. В течение этого артиллерийского боя мы понесли потери впятеро большие, чем союзники (20200 русских на 3815 союзников). Продолжать борьбу в таких условиях являлось крайне невыгодным. Впрочем, союзники ко дню штурма израсходовали весь свой наличный боевой комплект, и в случае неудачи штурма должны были бы выжидать значительное время, пока неразвитая военная промышленность того времени выработает им новые сотни тысяч снарядов. Шанс затянуть осаду на вторую зиму, которая могла бы стать роковой для союзников, безусловно имелся. Но нервы русского командования, подорванные пессимизмом, не выдержали. С 1 сентября была начата эвакуация наиболее ценного имущества на Северную сторону; через широкую бухту был наведен мост на [70] плотах. Новые батареи не вооружались, подбитые орудия не заменялись, инженерные работы почти не велись, даже разрушения исправлялись лишь отчасти. Из 18 тыс. матросов, являвшихся основой обороны и геройски обслуживавших артиллерию крепости, оставалось не свыше 4 тыс. Храбрый морской командный состав уже почти не существовал; Корнилов, Нахимов, Истомин, Юрковский и ряд других блестящих моряков, руководивших обороной с первых дней, были убиты.
И все же, при последнем штурме 8 сентября, упорные атаки на 2-й, 3-й и 4-й бастионы были начисто отбиты; только дивизия Мак-Магона, имевшая за собой крупные резервы, смогла овладеть и удержать за собой Малахов курган.
Несмотря на то, что траншеи французов находились только в 40 шагах от Малахова кургана, здесь не была закончена подготовка к минным взрывам, внутренность укрепления не была приспособлена к последовательной обороне, а горжа его представляла грозную позицию против русских контратак. Французам удалось их отразить. Во время штурма и контратак мы потеряли 13 тыс., против 10 тыс. потерь союзников; итого за период с 16 августа по 8 сентября наши потери достигли 41 тыс.
Потеря Малахова кургана дала основание Горчакову покончить с колебаниями и привести в исполнение решение очистить Южную сторону Севастополя. Все, что было можно, было взорвано; Севастополь обратился в руины; 10-го союзники вступили во владение ими, но предпочли оставить войска на старых местах; 12 сентября русские затопили последние остатки Черноморского флота.
Конец войны. Наполеон III рисовал себе, за взятием Севастополя, развитие операций — захват всего Крыма, овладение Николаевым с его судостроительными верфями и т. д. Но русские расположились в 1 километре от Севастополя, на Северной стороне, а Пелисье признал невозможным тронуться с места. В конце концов парижские руководящие круги должны были согласиться с ним, что “Фабий Кунктатор более на месте в Крыму, чем Кондэ”, что “est modus in rebus”{27}, что Пелисье, не двигаясь с места, перебил более русских, чем это, может быть, удалось бы при опасном маневре против русской живой силы. “Что [71] нам завоевывать в России? Степи?” спрашивал Пелисье. Он согласился предпринять лишь небольшую экспедицию для захвата архаической крепостцы Кинбурн, расположенной в устьи Днепра. 17 октября эта крепостца, после бомбардировки, в которой впервые в истории участвовали три французских броненосных судна — батареи, сдалась. 26 октября союзники прекратили стрельбу по русским через севастопольский рейд, хотя перемирие официально было установлено только через 4 месяца.
Финансовые итоги. Несмотря на огромный дефицит в русском бюджете, Канкриновский рубль упал в течение Восточной войны только до 93 коп. Эта сравнительная устойчивость валюты доказывает, что Россия в Восточной войне далеко еще не дошла до материального истощения. Однако нельзя отрицать справедливости замечания Обручева, что Россия в Восточную войну перемобилизовалась. Количество войск, выставленных на Южном театре, на Кавказском фронте, на Балтийском побережье, не превосходило 669 тыс. с 1 297 орудиями, а мобилизованы были вчетверо большие силы. Если бы мы придавали меньшее значение угрозам Австрии, тяготы истощения не сказались бы в такой степени.
Денежные расходы на войну составили: для Франции — 1600 миллионов "франков, для Англии — 1855 миллионов франков; Австрии мобилизация и развертывание двух армий и оккупация дунайских княжеств обошлись даже дороже, чем последующие ее войны 1859 и 1866 гг. — 1150 млн. франков. Если прибавить еще расходы Турции, то для союзников сумма расходов превысит 5 миллиардов франков.
Русскому казначейству война обошлась в 3200 млн. франков. Но к этому надо прибавить огромные жертвы населения натурой — по наборам, постою, поставке подвод, реквизированным запасам. "Вероятно, общий подсчет дал бы также расход, превышающий 5 миллиардов франков. Тогда как Англия и Франция легко несли свою долю денежных жертв, для крепостной экономики России это было огромное бремя.
Санитарные итоги. В Крыму раненых и убитых союзников было значительно меньше, чем русских. В эту войну, однако, основные потери наносились еще не столько оружием, как болезнями. Санитарное положение у союзников было ужасно; тиф и холера не прекращались. Только за февраль и март 1856 г., когда шла уже эвакуация союзных армий, в Крыму умерло 10 тыс. союзников от тифа. Из 95 тыс. умерших французов только 1/9 была убита в бою; у англичан это отношение равнялось 1/8. Общие потери союзников умершими достигали 155 тыс.
В русской армии уже в мирное время царила такая смертность, что условия войны не слишком существенно могли ее увеличить. Николаевский солдат, поскольку выдерживал мирный режим, был не слишком восприимчив к заболеваниям на войне. Наша статистика, не слишком достоверная, отмечает только за 1855 год превышение смертности над нормальной на 51 тыс.; остальные годы войны она не выходила из нормальных пределов — 40-50 тысяч в год. Убитыми мы потеряли почти 32 тыс. Сами по себе санитарные итоги, несмотря на недостаток госпиталей, на их нищенское оборудование и на голодный расчет врачей — по 1 на 300 больных — были не угрожающими. Но они фиксировали внимание русского общества на ужасное санитарное состояние, в котором находилась русская армия в мирное время, и с этого момента начинается энергичная борьба за ее оздоровление.
Общие замечания. Из сделанного очерка можно усмотреть полное несходство "Восточной войны с обликом наполеоновских войн. Мы видели, как правила стратегии сокрушения, извлеченные из последних, довлели над идеологией руководителей войны, и значительно затрудняли русским путь к успеху. У союзников практический смысл англичан поборол попытки Наполеона Ш следовать заветам его великого дяди и направил их в русло борьбы за географический пункт, борьбы на измор. Правильное решение стратегических вопросов в Восточную войну являлось во многом прямо противоположным выводам формальной логики из наполеоновских походов. Давление на Керчь, дабы ухудшить сообщение русских, не взять русскую армию в плен, а посадить ее на половинный паек, это операция, вполне разумная и в то же время целиком отвечающая идеям XVIII века, стратегии Бюлова.
Русское стремление к сосредоточению, к постановке вопроса об уничтожении живой силы, как решающего участь войны, игнорирование географических интересов и слепое следование стратегическим заветам Жомини себя не оправдало. Еще Клаузевиц подчеркивал, что если наступающая сторона будет задаваться второстепенной географической целью, то обороняющая исполнит свой долг, лишь сосредоточивая на защите ее всю свою энергию, а отнюдь не концентрируя свое внимание на обеспечении жизненных интересов государства, которым никто не угрожает. Опыт Восточной войны резко оттеняет эту диалектику стратегии. Осада Севастополя, важнейшее военное событие на пороге новейшей истории, открывает перед нами картину грандиозного материального сражения, и во многих своих чертах является прообразом еще более крупных материальных соревнований на фронтах Мировой войны.
Позиционный характер борьбы за Севастополь ослабил невыгоды, проистекавшие из низкого уровня тактической подготовки русской армии, и выдвинул на первый план материальные факторы.
Было бы ошибкой приписывать наши неудачи в Восточную войну недостаточному вниманию, уделявшемуся перед войной материальной подготовке. Феодальная Россия, несмотря на свой нищенский военный бюджет, накопила запасы вооружения, которые по качеству и по количеству оказались бы достаточными для энергичного краткого столкновения, в стиле походов Наполеона и Мольтке. Но при затянувшейся борьбе и ее позиционном характере центр тяжести был перенесен с довоенной подготовки на работу во время войны. Наши противники успели перевооружиться во время войны, и новые образцы их оружия, особенно артиллерийского, оказались, конечно, лучшими. Слабость государственного организма и военной системы России сказались именно в затруднительности импровизировать творческую работу во время самой войны; нам не удалось полностью ни создание новых войсковых частей, ни даже пополнение их, ни разрешение проблем транспорта, вооружения и снабжения. Решение участи севастопольского фронта зависело от базиса и сообщений с ним. Конные приводы Шостенского порохового завода конкурировали с паровыми машинами заводов Франции и Англии. Полторы сотни, тысяч русских телег силились организовать на несколько сот верст, по грунтовым путям, подвоз, который соперничал бы с сотнями пароходов, доставлявших быстро и дешево союзникам снабжение морем.
Если бы подвоз противников базировался только на парусном флоте, мы бы, несомненно взяли верх, так как зимой плавание парусных судов по Черному морю возможно только эпизодически. Если результат этого состязания затянулся, то лишь вследствие огромных запасов материальной части, накопленных Россией до войны в Севастополе, и поразительной организационной неурядицы союзников. Но огромное значение в наших неудачах имело и неверие аристократических вождей русской армии в ее силы, в силы русского государства. Эти вожди сильнее других ощущали культурную, политическую и экономическую отсталость России, недооценивали наши усилия, не замечали развала в неприятельском лагере, вносили сомнения в руководство войсками, пролагали дорогу пораженческим настроениям общества. Грехи русской политики мирного времени вызывали у командования своего рода угрызения совести, которые всегда будут обессиливать реакционных вождей в борьбе с более прогрессивной, представляющей передовой отряд человеческого развития страной.
Мы видели развал английской армии; явления развала замечались и во французской армии — например, французам пришлось отозвать из Крыма достойного, но строгого генерала Форей, против которого солдатская масса выдвинула нелепое обвинение в изменнических сношениях с русскими. Дисциплина шаталась и среди французских солдат и среди французских генералов. Но английские и французские политики имели под собой гораздо более широкий и устойчивый базис, чем русское самодержавие, и сумели добиться победы, хотя и условной.
Старый порядок феодальной России в значительной степени держался в том военном престиже непобедимости, который он сохранял с эпохи разгрома Наполеона. Поражения Восточной войны открыли путь буржуазным реформам Александра II. Крепкая, недостаточно оцененная дисциплина русской армии позволила претерпеть все неудачи Восточной войны без больших потрясений для государства; старый порядок разваливался еще преимущественно только в сознании верхов. После Восточной войны возможны была еще различные направления во внутренней политике. Окончательно на путь отмены крепостного права Россия стала после поражения в 1859 г. другого реакционного европейского государства — Австрии, и торжества над ним национально-революционных идей.

Скачать:
Тарле Евгений Викторович - Крымская война word